Норберт Гштрайн - Британец

Ей, начинающей журналистке, поручили написать очерк о Хиршфельдере, это была ее первая самостоятельная серьезная работа, и она решила поехать в Саутенд, чтобы встретиться с писателем; тогда, в пятидесятых годах, как раз вышел сборник его рассказов. Однако схватить какие-то характерные черты личности автора оказалось трудной задачей, она спасла положение, подробнейшим образом описав в своем очерке приморский городок и номер в «Палас-отеле». С самого начала провалились все попытки разбить биографию героя на отдельные четко очерченные этапы, всякий раз, когда молоденькая корреспондентка заводила об этом речь, он уходил от прямого ответа, посмеиваясь над тем, с какой тщательностью она делала пометки для памяти, а под конец просто забрал блокнот, сказав, что это лишнее, что ей не нужны какие-то каракули, она, мол, и так сумеет найти верный тон, а больше ничего и не требуется. Короче говоря, она не уехала, как собиралась, после выходных, а застряла в городе на целую неделю, когда же неделя подошла к концу, она уже отказалась от мысли что-нибудь написать об этом человеке, но домой не вернулась, приняв его предложение, перебралась из пансиона, где жила, в его дом, несмотря на то что Кэтрин ушла от него совсем недавно; поселилась в мансарде, сперва только на летние месяцы, а к началу осени они жили как муж и жена, состояли в «незаконном сожительстве», по его трогательно старомодному выражению, спустя еще несколько месяцев официально оформили брак.

«Хиршфельдеру» в то время было лет тридцать пять, ей — двадцать с небольшим, и я попыталась отвлечься от беспристрастной манеры Мадлен, представив себе, что же это значило — «просто осталась». В те времена не очень-то просто было девушке ее возраста решиться на подобный шаг, и неважно, если теперь, вспоминая прошлое, она представляла дело именно так; впрочем, я не стала доискиваться истины и нарисовала себе образ молоденькой девушки, студентки, впервые в жизни уехавшей из родного дома, клюнувшей на разочарованность и скепсис зрелого мужчины, который оказался живым подтверждением того, что война все еще не канула в прошлое, и не оставил камня на камне от ее наивных представлений, стер их в порошок, раздавил тяжестью испытаний, якобы выпавших на его долю, рассказал о матери, якобы покончившей жизнь самоубийством, о бегстве — вымышленном бегстве! — из Вены, о помещении в лагерь для интернированных лиц. Достаточно было услышать, каким тоном она упомянула о своей тогдашней наивности, — я сразу поняла, что ему не пришлось слишком утруждать себя ухаживаниями: может, сводил в Сохо поужинать в каком-нибудь ресторане из тех, что подороже, на выходных — в кино, да еще они совершили путешествие на пароходе в Голландию, в Хук ван Холланд, а оттуда съездили в Амстердам, он все рассчитал заранее, а потом ограничивался только прогулками вечером в темноте по набережной над морем, и то, если она была не против, не находила предлога отказаться, ну вот они и гуляли, ходили на самый конец мола, смотрели на огни, мерцавшие в устье Темзы, так же как раньше, когда он водил гулять Кэтрин, и так же как годы спустя — Маргарет, в общем, он уже очень скоро зажил своей привычной жизнью, остыв после первого всплеска чувств, взыгравших в первые дни, когда она только поселилась в его доме; все снова пошло по-старому: дом, библиотека, комната в отеле, а Мадлен тем временем начала писать и посылать в редакции австрийских газет статьи, которые в большинстве так никогда и не были напечатаны, — зарисовки лондонской жизни, описания городских парков и кварталов Вест-Энда, очерки о лондонских музеях, мелкие заметки, в которых, по ее словам, чувствовалось, что авторша не знает, как бы убить время.

Рассказ о дальнейшем был коротким — Мадлен снова и снова пыталась вытащить его в гости, и они ходили к соседям, но на разных вечеринках он часами сидел, не раскрывая рта, или, если выпивал лишнее, откалывал номера, ко всем цеплялся, задираясь по ничтожным поводам, а найдя предлог для недовольства, упрямо спорил и твердил свое, пока все не начинали понимать: он нарочно раздувает пустяковые недоразумения и лезет на скандал; если она брала билеты в театр, надеясь устроить ему приятный сюрприз, он интересовался только ценой билетов; а как упрашивала хотя бы по воскресеньям не уходить в гостиницу работать, провести день вместе с ней! Знакомая история, я ничуть не удивилась, услышав, что, случалось, она целый день его не видела, но вечером он возобновлял прерванный утром разговор именно с того места, на котором остановился; или, к примеру, она уехала с подругой на выходные, а он будто и не заметил ее отсутствия; она зачастила к родителям — ездила сперва на несколько дней, потом привыкла проводить дома все больше времени, а он воспринимал эти отлучки как нечто само собой разумеющееся, и если она звонила и предупреждала, что возвращается, или позже, когда о возвращении уже не было речи, сообщала, что приедет на пару дней, он неизменно заверял, что рад ее приезду и хоть бы раз, единственный раз о чем-нибудь спросил, — будто так и надо, даже когда она покидала его на несколько месяцев, даже когда уехала на целый год, уже решив, что окончательно с ним рассталась, но потом все-таки передумала и вернулась. Позднее ей часто казалось, что уезжала не она, а он, — вот до чего в ее мыслях смешались все представления о месте и времени: она вспоминала, как ехала из Саутенда в Лондон, спускалась в метро на Ливерпуль-стрит, пересаживалась на Саут-Кенсингтон-роуд или на Глостер-роуд, приезжала в аэропорт Хитроу и летела в Вену, все это время он находился там, где она его оставила, сидел сиднем за своим столом, но его как бы не было, он словно исчезал.

Я вдруг обнаружила огромную зияющую дыру во времени, когда Мадлен сказала, что даже годы спустя после разрыва, который в конце концов все же произошел, у нее было такое чувство, будто она могла бы позвонить, и он бы откликнулся как ни в чем не бывало; даже после его смерти она ловила себя на мысли, что надо просто набрать номер, и он снимет трубку в номере «Палас-отеля», — вот до чего невероятным казалось, что он больше не просиживает там целыми днями.

— Я тогда заметила, что чем проще становилось возвращение на родину, тем решительнее он отвергал эту возможность. По крайней мере, все мои уговоры пропали впустую, я ведь вначале убеждала его хотя бы попробовать вернуться.

Очевидно, благодаря хлопотам Мадлен после выхода сборника рассказов ему предложили должность в Австрийской Национальной библиотеке, однако он с негодованием отказался, как будто даже просто обратиться к нему с подобным предложением, даже просто предположить, что он согласится жить и работать в Вене, черт бы ее побрал, пожелает занять там какую-то должность, было тягчайшим оскорблением.