Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Лорен незаметно оглядывает зал: все верно, они здесь единственные европейцы, и местные пялятся на них во все глаза. Ну да, не привлекать к себе лишнего внимания, тот самый случай. Впрочем, в «Шангри-Ла» они выделяются меньше, что правда, то правда.

– А чем ты занимаешься в Сингапуре? – спрашивает Лорен.

– Изучаю восточную медицину. Вообще-то я гомеопат, но стараюсь использовать разные методы лечения.

– И все, как я понимаю, нетрадиционные?

– Наоборот: традиционные. Проверенные веками. Без антибиотиков, дорогих лекарств и побочных явлений: так что ни младенцев с ластами после талидомида, ни аутизма после прививок… ничего интересного.

– Мы, выходит, коллеги, – говорит Лорен, откусывая кусок от гренка, намазанного арахисовым маслом и политого сиропом. – Я тоже врач, но, так сказать, мейнстримного типа. Диагностика, работа в больнице, все такое.

Сверху на гренке лежит брикет желтоватой массы. Лорен принюхивается.

– Маргарин, – поясняет Ричард, – классический гренок по-гонконгски. Очень здоровая пища: маргарин делают из растительных жиров, поэтому в нем нет холестерина.

– Да-да, – говорит Лорен, – холестерина нет, только чтобы этот маргарин переработать, наша печень выделяет холестерина примерно как если бы мы гамбургер съели. Хотя, конечно, традиционная медицина может придерживаться на эту тему другого мнения, – ехидно добавляет она.

– Вот только не будем ссориться, – смеется Ричард. – Я не против обычной медицины, я просто не люблю Большую Фарму.

Лорен откладывает гренок обратно на тарелку и тянется к завернутым в бамбуковый лист рисовым колобкам.

– А чем тебе не мила Большая Фарма? В конце концов, если бы не они – у нас бы не было антибиотиков, а люди до сих пор умирали бы от послеоперационного перитонита.

Ричард с удовольствием доедает свой гренок, запивает его чаем и говорит:

– Антибиотики – это такая гонка вооружений. Каждый год появляются новые резистентные формы бактерий, и Большая Фарма отвечает на это новыми антибиотиками. И так – до бесконечности. Самовоспроизводящаяся система.

– А традиционная медицина…

– Традиционная медицина рассчитывает на внутренние силы человеческого организма. На тонкий баланс.

Лорен скептически улыбается.

– Гуморы, – говорит она, – Средние века. Если бы не медицина, люди бы мерли, как двести лет назад.

– Это не медицина, – парирует Ричард, – это гигиена. Чистая вода. Кипячение. Ну, сама знаешь. А если бы медицинские корпорации беспокоило, что люди умирают, они бы не скрывали лекарства от Эболы, лихорадки Западного Нила и прочих тропических болезней.

– А они скрывают?

– Конечно. Такие лекарства дороги в производстве, у больных денег на них нет, а ООН, не ровен час, заставит раздавать их бесплатно или продавать по себестоимости – из гуманитарных соображений. Поэтому проще потратить еще полмиллиарда на новый антидепрессант, который за десять лет превратит тихого меланхолика в психопата, склонного к расширенному суициду.

– Зато африканцы могут рассчитывать на внутренние силы человеческого организма и тонкий баланс инь и ян… или чего там?

– Не будем спорить. – Ричард улыбается и накрывает руку Лорен своей. – Мы не на конференции.

– Я заметила, – и Лорен кивает на официанта, принесшего еще две тарелки: – Лучше скажи: это что такое?

Ричард объясняет, Лорен пробует, им подливают чай, юаньян и холодный кофе, голоса за соседними столиками сливаются в монотонный гул, блики неонового света ползут по зеленоватой столешнице, Ричард полощет свои палочки в чашке чая – традиционный способ, ты правильно поняла! – Лорен смеется и заказывает еще цзунцзы.

– Если честно, – говорит Ричард, – я прилетел, потому что надеялся увидеть тебя снова.

Лорен поднимает брови – быстрее, чем успевает удивиться на самом деле:

– Да ну?

– Понимаешь, каждый раз, когда я думаю о том утре в сеульском аэропорту, я вспоминаю, как ты пересказывала мне Маргарет Митчелл. Прямо настоящая Шахерезада!

На мгновение все возвращается – жесткое аэропортовское сиденье, побелевшие мамины губы, зеленые цифры, застывшие на табло прибытия… Кларк Гейбл и Вивьен Ли на глянцевой обложке с золотыми рельефными буквами.

– Я прочитал «Унесенных ветром» той же осенью, – продолжает Ричард, – и когда читал, все время думал, что где-то есть девочка, которая читает ту же книгу и тоже только что потеряла… – не окончив фразу, он отпивает холодный кофе с лимоном.

– Это была любимая книжка моей бабушки, – говорит Лорен, – папиной мамы. Она считала, что настоящая женщина и должна быть такой: что бы ни случилось – оставаться красивой и решительной. Она так всю жизнь и прожила, будто у нее за спиной пылает Атланта и ей нужно срочно сшить платье из штор.

Ричард улыбается, а Лорен вспоминает бабушку на поминальной службе по отцу. Черное платье, прямая спина, аккуратная старомодная прическа, застывшее, словно каменное лицо. Думала ли она о том, что Скарлетт тоже потеряла ребенка? Четырехлетняя Бонни разбилась, упав с пони, а ее мальчик, майор Коллман, в сорок два года погиб в самолете, сбитом вражеской ракетой. Офицер, он погиб в бою. Бабушка могла им гордиться.

– Мне кажется, – говорит Ричард, – главная беда Скарлетт в том, что она сама не знает, чего хочет.

Это так по-женски, думает Лорен. Чтобы там ни говорили феминистки, суть женщины – страстно и увлеченно желать сама не знаю чего. Она улыбается Ричарду и говорит, будто не понимая:

– В смысле – думала, что любит Эшли, а сама любила Ретта Батлера?

Как-то это смешно и глупо, думает Лорен, всерьез обсуждать «Унесенных ветром» в 1997 году и в 28 лет. Ей вдруг становится легко и спокойно: как будто где-то приоткрылась волшебная дверца, и за ней – тот самый невероятный мир, о котором грезилось в детстве, мир милых дурачеств, ни к чему не обязывающих разговоров, чудесных превращений и неисчислимых новых возможностей.

– Если честно, – говорит Ричард, – они оба мне не особо нравились, и Ретт, и Эшли.

– Мне тоже, – улыбается Лорен, – мне было интересно только про Скарлетт.

– А я думал, все девочки влюблены в Ретта. – Ричард распрямляет спину, делает героическое лицо, а потом, обмакнув палец в кофе, пытается изобразить над верхней губой тонкую ниточку усов – как у Кларка Гейбла и Фреда Хэрриса.

Лорен смеется.

– Я была влюблена в Скарлетт, – говорит она, – а Ретт мне всегда казался пронафталиненным мужским шовинистом.

– Ну да, – Ричард вытирает лицо салфеткой, – вроде Джеймса Бонда.

Агент 007, тот же номер, что у корейского «боинга». Улыбка слетает с лица Лорен.

– Я никудышная Шахерезада, – говорит она. – Моя история никого не спасла.