Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Прозрачной июньской ночью 1913 года я бросился в мутную воду Сены – но слепая, юная жажда жизни оказалась сильнее великой реки. И теперь, если я и верю в грех самоубийства, то в грех самоубийства неслучившегося, он же грех трусости. За этот грех я и расплачиваюсь. Подумать только, я мог бы умереть в июне тринадцатого, не узнать Великой войны, крушения России, гибели Вари и позора Танечки!

Я пишу на адрес журнала, где прочитал ваши стихи, – и, надеюсь, письмо найдет вас. Если вы по-прежнему дружны с прелестной Марианной – передайте, что любовь к ней могла бы меня спасти, если б меня не погубила собственная трусость.

Той первой ночью Саманта не могла уснуть. В тесном, с боем взятом номере аэропортовской гостиницы Джонни тихо посапывал в детской кроватке, Алекс спал, раскинувшись на своей половине постели, и Саманта легла щекой на его руку, как на подушку – чтобы было не так одиноко.

Но стоило закрыть глаза – и вот она снова в лесном лагере герлскаутов, возле Нью-Лексингтона, штат Огайо.

В палатке душно, жужжат комары, Люси и Синтия спят, а маленькая Саманта проснулась: ее разбудила сирена воздушной тревоги. Саманта сразу поняла: это война, Советы сбросили атомную бомбу, может быть – запустили ракету. Было тихо, но она не сомневалась: в этот час сирена воет во всех городах Америки, и только здесь, в лесу, они не знают ни о чем. Надо разбудить мисс Бойер, сказать, что началась война и нужно срочно возвращаться, спасаться, бежать в бомбоубежище. Но Саманта понимает: они не успеют, уже поздно, они никогда не вернутся домой.

Это только сон, говорит себе Саманта, только сон. Но всю ночь лежит в темноте, в липком холодном поту – то ли никак не уснуть, то ли никак не проснуться.

Каменные ступени изъедены лишайником. Чуть выцветшая за лето зелень со всех сторон обступает дорогу. «Как джунгли, – думает Саманта, – как фильм про Индиану Джонса. В поисках сердца тьмы».

Ну да, Алекс – Индиана Джонс, а она – типичная голливудская блондинка, беспомощная и опекаемая. Алекс должен отломать каблуки у модельных туфель и разорвать на ней узкую юбку, чтоб не мешала при ходьбе, – будет как в кино.

Никакой юбки и туфель, на Саманте – джинсы и кроссовки. Еще на втором курсе Университета Айовы решила – никаких юбок, никаких каблуков, никакой одежды, подчеркивающей женскую слабость и виктимность. Стала одеваться как самые крутые девочки на кампусе, – мешковатые куртки, свитера, джинсы, «мартенсы», в крайнем случае – кроссовки. Как бы она хотела родиться не голубоглазой блондинкой, а смуглой брюнеткой, с примесью мексиканской – или даже африканской – крови! Одно время даже думала перекраситься – но презрение к любой фальши взяло верх. Если родилась со светлыми волнистыми волосами – так и живи. Принимай себя и свое тело таким, как оно есть. Даже если длинные ноги и высокая грудь превращают тебя в куклу Барби. Все равно ты можешь жить как взрослая сознательная женщина.

Саманта улыбается, вспоминая давний молодой задор. Плюс десять лет и тридцать фунтов веса – какая уж тут Барби! Но кроссовкам и джинсам она не изменила.

Алекс идет впереди упругим шагом спортсмена. Джонни что-то спрашивает про мавров, курчавая голова мальчика почти задевает ветви над тропинкой. Саманта не может отвести глаз: широкая спина Алекса в потертой кожаной куртке и разноцветное пятно рубашки Джонни, сидящего у Алекса на плечах. Сердце то и дело замирает в груди – нет, не от счастья. Саманте хочется верить: ей просто не хватает дыхания.

Сегодня стыдно быть счастливой.

– Алекс, Алекс, что это? – кричит Джонни. – Здесь раньше был тайный ход?

Зеленая железная решетка закрывает лаз в крепостной стене – низкий свод, как раз в рост гномов или хоббитов. Впрочем, здесь все дверцы низенькие, да и местные жители едва достают Саманте до плеча.

В самом деле – горные гномы.

– Почти, – говорит Алекс. – Это ход к воде. Во время осады жителям нужно тайно выходить, поэтому в любой старой крепости есть такой лаз. Его еще называют «дверца предателя» – знаешь, почему?

– Потому что предатели пропускали через них врагов? – догадывается Джонни.

– Точно!

Мальчик победоносно улыбается, и Алекс проводит рукой по его курчавым волосам. Он Джонни как отец, думает Саманта.

Они идут по гребню стены, Джонни то и дело убегает вперед, заглядывает в бойницы, высовывает голову между зубцов. Саманта готова поспорить: себе под нос он тихонечко говорит пуф-пуф! бэнг-бэнг! бах-бах! или еще что-то бессмысленное – и только при ее приближении замолкает: мама не любит военных игр.

Почему у меня не девочка? – думает Саманта. – Насколько бы с ней было проще!

Они поднимаются на башню – кажется, самую высокую: Мавританский замок виден как на ладони, вокруг – зеленые холмы, городок у подножья. Где-то далеко – море.

– Ты знаешь, что это особенное место? – говорит сыну Саманта.

– Не-а.

– Это – самый край Европы. Можно сказать – самый край мира. Много столетий люди считали, что за океаном – волшебная зеленая страна. И думали, что после смерти их души отплывают из Серебристой Гавани в эту страну.

– В Америку???

– Глупыш, они не знали про Америку. Колумб ее еще не открыл. И, кстати, он тут как раз проплывал мимо, – и Саманта неуверенно машет рукой туда, где, как ей кажется, находится море.

– Ага, – говорит Джонни, – а индейцы, наверное, наоборот верили…

– Коренные американцы, – поправляет его Саманта. – Нет, они верили, что из-за океана приплывут боги. Но это другая история.

Ей не хочется сейчас говорить о покорении Америки, не хочется думать, с чего началась история ее страны.

– Жители Европы понимали, что смерть – это просто еще одно путешествие, – продолжает Саманта, – и мы пришли сюда, чтобы почувствовать здешнюю магию. Если сесть тихонько-тихонько и прислушаться, может быть, нам удастся немножко прикоснуться к древнему волшебству.

Саманта садится в лотос. Джонни устраивается рядом. Алекс спускается на несколько ступеней и закуривает. Даже прикрыв глаза, Саманта чувствует его скептический взгляд.

Может быть, поэтому ничего не выходит – или потому, что Джонни все время вертится, устраиваясь поудобней.

Вздохнув, Саманта встает: никакой магии. Только теплое солнце и крики туристов, поднимающихся по гребню стены.

Они обедают в кафе на главной площади Синтры. Одинокая пальма трепещет на фоне ослепительно-синего неба, несколько детей – смуглых и курчавых, как Джонни, – играют в догонялки на булыжной мостовой, парочка целуется на каменной скамье, древней, как сама любовь.

Треугольные зубцы на кровле дворца – не то гребень елового леса, не то подстриженные кусты английского парка.