Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

– Я могу переводить, – говорит Орельен, – я немного знаю язык. Мой отец был из Германии, всю жизнь его звали Шарль, но на самом деле он был Карл. Перед смертью забыл французский и два месяца бредил по-немецки про какой-то огромный алмаз.

– Ты, выходит, тоже немного бош! – усмехается Сэм.

– Да, ладно тебе, – говорит Джеймс, – меня больше интересует алмаз – как в каких-нибудь «Копях царя Соломона» или «Острове сокровищ». Твой отец не был знаменитым путешественником, или разбойником, или что-нибудь такое?

– Нет, – грустно улыбается Орельен, – мои родители были из богатой семьи, но разорились еще до моего рождения. Мама говорила, их дядя перед смертью спрятал у себя дома в Австрии какой-то удивительный бриллиант, говорили, он хотел отдать его только маме, но она не успела приехать, дядя так и умер, никому не сказав. Родители вместе с теткой Анной весь дом перевернули, но ничего не нашли и вернулись во Францию ни с чем.

Мы доедаем остатки немецкого хлеба и снова валимся на нары.

– Удачно получилось, парни, что здесь нет крыс, – говорит Томми, – а то бы мы сдохли от голода.

Месяц назад мы подверглись настоящему нашествию. Док тор-голландец, вечно разъезжающий на своем мотоцикле, дал нам крысиный яд, но толку от него было, что от молитвы посреди канонады. Новозеландец Питер придумал приделать к потолку проволоку с крюком и цеплять туда узелок с хлебом. И вот однажды ночью он проснулся и увидел: верхом на узелке сидит жирная крыса и уплетает хлеб за обе щеки.

В конце концов Питер придумал выход: мы сложили обглоданный хлеб в середине блиндажа и залегли со своими лопатами, а когда услышали возню и шорох – включили фонари и принялись молотить, что было сил. Потом выкинули изрубленные трупы и повторили еще раз. А потом – еще и еще.

Короче, крысы сгинули. Может, почуяли кровь, а может, заметили что-то неладное.

Питер неделю ходил довольный, как деревенский кот, – до тех пор, пока немецкий снаряд не снес ему полголовы.

– Знаешь, Джеймс, – говорит Серж, – на что еще похож этот ночной шум? Словно скребется множество крыс.

– Не говори глупостей, – прерывает его Томми, – вряд ли немцы раздобыли дудочку крысолова и посылают на нас крысиные полчища.

– Всё может быть, – говорит Орельен. – Кто бы еще пять лет назад поверил в отравляющие газы?

Сэм сидит над шахматной доской и, сверяясь с записями в тетрадке, делает ходы за черных и за белых.

– Если бы война была похожа на шахматную партию, – говорит он Грегу, – мы бы давно заключили ничью. То, что происходит здесь, во Фландрии, называется пат. Ни мы, ни они не можем сделать ход. Бесконечно повторяем одно и то же – вперед-назад, отбить плацдарм, сдать плацдарм, вырыть окопы, засесть в немецких… наши генералы хреновые шахматисты. Я бы хотел, чтобы мир был устроен как шахматы. Четкие правила, ровная доска.

– Ну нет, – говорит Томми, – ровная доска слишком хорошо простреливается.

– Знаешь, Сэм, – говорит Орельен, – я понял, про что твой сон. Эти ворота – ну, это как врата Рая. И этот охранник – Святой Петр. И ты хочешь туда войти, но тебе еще рано – поэтому он тебя и не пускает.

– Глупости, – говорит Серж, – никакого Бога не осталось. Ницше был неправ, когда в «Заратустре» возвестил его смерть: тогда Бог был только болен. А умер он сейчас, вот тут, в грязи Фландрии, под неподкупным окопным небом. Изошел кашлем от немецких газов, захлебнулся в крови штыковых ран, задохнулся, заживо засыпанный в окопах.

Джеймс морщится, вспомнив, как сэр Эдуард говорил: «Пафос – единственный хлеб людей, лишенных воображения».

– Если Бог когда-либо существовал, – говорит Джеймс, – Он вряд ли умер от такой ерунды, как еще одна война.

– Бог не умер, – говорит Орельен, – Бог здесь, с нами. Бог всегда с теми, кто страдает.

Джеймс пожимает плечами. Те, кто страдает, всегда склонны преувеличивать свои страдания – как и интерес Бога к этим страданиям.

– Конечно, Бог здесь, – неожиданно вступает Сэм, – мы ему каждый день приносим жертвы. Такой древний бог, может, бог ваших кельтов или друидов… у наших краснокожих таких богов завались. Если ночью после боя долго вглядываться в темноту, можно его увидеть. Он стоит среди воронок, насыпей и осыпей окопов, среди развороченного поля. Он похож на огромный череп, и отряд за отрядом марширует в его пустые глазницы. В левую – наши, в правую – немцы. Или наоборот, неважно. Но даже туда мы идем раздельно – холодные, хилые, мертвые. Наши жизни достаются ему дешево – крупный опт, низкая цена. Но вы всмотритесь – именно этот Бог приветствует вас, именно он объясняет, как хорошо умирать, именно ему поет хвалу ночной хор.

– Это Дьявол, а не Бог, – говорит Орельен.

– Какая разница! – раздраженно говорит Серж. – Вы что, не понимаете? И Бог, и Дьявол, и все ангелы с демонами вместе – они все умерли! Никого не осталось, все, c’est fini ! Некому молиться, некого проклинать!

Сейчас его акцент особенно заметен.

– Кончайте орать, – говорит Томми. – Выходить скоро, дайте посидеть спокойно.

С последними лучами солнца Орельен и Сэм выскальзывают из блиндажа. Серый туман стелется над взопревшей землей. Окопы заполнены им, словно горная дорога, тонущая в облаках: уже в метре ничего не видно. Орельен и Сэм исчезают, едва слышен шорох удаляющихся шагов, потом стихает и он.

– Первым в караул идет Грег, – командует Томми. – Я сменю.

Прихватив винтовку, Грег выходит из блиндажа. Мы вытягиваемся на нарах и пытаемся уснуть. Дай Бог, вчерашние кошмары не вернутся к нам.

Теперь Грег хорошо слышит шум, о котором говорили Джеймс и Серж. Еле слышное шипение, слабый звук, довольно безобидный. Он сразу понимает: его товарищи неправильно определили направление – шум идет не с востока и не с запада, он одинаково слышен в любом месте, где бы Грег ни стоял. Даже странно: не может же источник звука быть одновременно везде?

Может, думает он, это всего-навсего ночные грызуны, мелкие зверьки, роющие норы в стенах окопов? Тогда все понятно – у шума много источников, а наложение звуковых волн создает иллюзию шипения, равномерно идущего со всех сторон.

Грег прикладывает ухо к стене окопа – звук должен усилиться, но этого не происходит. Гипотеза не сработала, ничего страшного. Это нормально для человека, который хочет посветить себя физике, – выдвигать гипотезы, проверять их и отклонять, если они не подтверждаются.

Представим себе один источник звука, думает Грег. Звук распространяется в пространстве и последовательно достигает нескольких наблюдателей, сначала того, что ближе, потом – следующего. Опросив наблюдателей, мы определим направление распространения звука. Эта схема не работает, если звук постоянен и неизменен, – но тогда второй наблюдатель зафиксирует затухание звука, меньшую громкость.