Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

Внезапно на обоих напала робость. Дом машинально водил пальцем по белому узору на скатерти, а Саба, еще не опомнившаяся после концерта и встречи с Домом, внушала себе, что нельзя терять голову.

– Где ты сегодня ночуешь?

– Тут наверху есть номера, – ответил Дом. – Я переночую здесь, конечно, после того, как отвезу тебя назад. – Он вопросительно посмотрел на нее.

– Конечно, – застенчиво ответила она. Его красивые пальцы играли с солонкой. У Сабы внезапно участилось сердцебиение, и она прерывисто вздохнула.

Снова появился Анри, с ним толстый мальчуган лет пяти, в пижаме. Анри поставил на стол два стакана с водой, в которой плавал лед, и тарелку с лепешками. С торжественным видом, с каким служка ставит чашу для причастия, малыш водрузил на стол закусочные тарелки и получил в награду смачный отцовский поцелуй.

– Что желаете покушать? – с улыбкой спросил Анри.

– Она умирает с голоду, – сообщил ему Дом. – Что у вас сегодня хорошего?

– Я бы рекомендовал жареную утку с медом, лавандой и тимьяном. Восхитительное блюдо, – сообщил Анри. – Еще у нас есть барашек, приготовленный с солеными лимонами, тоже неплохое блюдо.

Они заказали барашка, и, пока ждали, Дом налил полбокала вина и подвинул его к Сабе.

– Сколько у нас времени? – спросил он, явно волнуясь. В эту минуту он выглядел совсем мальчишкой.

– Можем не торопиться, – ответила она. И так было уже очень поздно, да и плевать она хотела на все.

Он коснулся ее руки.

– Я хотел тебе сказать… ты была так хороша сегодня.

– Когда? – Она смутилась.

– На концерте.

– Ты слышал меня? – Она не ожидала этого.

– Да. – У него были расширенные зрачки, как у ребенка. А в них мелькали пестрые огоньки. Он взял ее за руку и больше не отпускал. – Расскажи мне. На что это похоже? Как ты это ощущаешь?

– Что ощущаю?.. – Сначала она подумала, что он спрашивает, хорошо ли ей с ним, и пыталась придумать подходящий ответ.

– Когда ты так поешь.

Она убрала свою руку. Об этом ее еще никто не спрашивал.

– Ну… не знаю… трудно объяснить. Сначала паника. Особенно сегодня вечером. Мы поздно приехали, это был наш первый настоящий концерт, а все те люди ждали нас… Когда я пела, какое-то насекомое чуть не влетело мне в рот. Да и музыка звучала странно, потому что фортепиано было повреждено при перевозке, но потом… Я не знаю… Когда я пела «All the Things You Are», был момент, когда я… ну, трудно даже описать, какое блаженство я тогда испытала, – будто волна прошла сквозь меня.

Она уже не пыталась говорить логично; ее захлестывали эмоции. Сейчас ей нравилось все, буквально каждая минута ее нынешней жизни, находившейся далеко за пределами прежней, протекавшей на Помрой-стрит. Теперь она тоже сражалась с врагом. Теперь она могла регулярно заниматься тем, к чему так долго готовилась, что у нее хорошо получалось, что ей всегда хотелось делать. Все ее тело, позвоночник, кончики пальцев, живот, голова были до сих пор полны блаженства, захлестнувшего ее во время выступления.

– Ты поймала волну?

– Да.

– О-о, это очень интересно.

– Ты смеешься надо мной. – Она крепко сжала его запястья.

– Нет, не смеюсь, честное слово. – Он серьезно глядел на нее.

– В такой момент возникает ощущение собственного совершенства, словно в тебе воплотилась вся полнота жизни. Тебе мои слова кажутся безумными?

– Нет. – Он выпил вина. – Когда я лечу в небе, я чувствую примерно то же самое.

– Правда?

– Да. Но рассказывай дальше. Ты первая.

Они глядели друг на друга почти настороженно.

– Парни аплодировали и свистели, приветствуя тебя, – продолжал бодрым тоном Доминик. – Что ты чувствовала в это время?

– Я пою не ради этого, – ответила Саба.

Правда была в том, что в тот вечер она испытывала не восторг от всеобщего обожания, а что-то другое, что трудно облечь в слова, не впадая в то, что мама называла самовлюбленностью. Она чувствовала боль парней, пришедших на концерт, их тоску по дому, по погибшим друзьям, их усталость и непрерывный страх. И она, словно по волшебству, превращала эти эмоции в восторг и облегчение. Все равно что превратить воду в вино. Но, разумеется, она не могла высказать это вслух, не рискуя вызвать у своего собеседника по меньшей мере недоуменную улыбку.

– Ты производила впечатление уверенной в себе певицы.

Она даже растерялась. Он застиг ее врасплох, угадал ее мысли.

– Да-да, и это нормально. – Его умные темные глаза глядели на нее в упор. – Я подумал… – Он тщательно подбирал слова. – Я подумал, что ты ужасно… честное слово… – Он хотел сказать что-то еще, но замолк.

Вернулся Анри, торжественно неся над головой поднос. Он принес ассорти из крошечных блюд, которые называл «mizzi’at», – пряные овощи, хумус и оливки. По его словам, оливки привезены контрабандой из Франции.

– Ответь мне честно и прямо, – сказал Дом, когда они остались одни. Он наклонился к ней через стол и пристально посмотрел на нее. – Это самое лучшее, что ты видела в своей жизни?

– Не знаю. – Неужели он все-таки прочел ее самодовольные мысли? – Да, пожалуй… – подумав, добавила она. – То есть мне все это нравится. – Она разломила пополам кусочек хлеба и макнула его в оливковое масло. – Я пока еще не поняла, лучшие ли это дни в моей жизни или нет, но тут я максимально могу быть самой собой. – Она заметила, что его глаза стали колючими.

– Что значит «максимально быть собой»? Ты считаешь, что у тебя есть твоя собственная суть, твоя настоящая, а не отражение того, какой хотят тебя видеть или сделать другие люди?

– Не знаю… – Она снова оказалась на опасной территории. – Но мне надо многому учиться, – как бы оправдываясь, сказала она. – Макс Бэгли, наш музыкальный режиссер, считает, что некоторые песни я пою неправильно.

– Почему?

– Он считает, что я копирую других певцов. – Это признание было для нее по-прежнему болезненным. Она приблизила к Дому лицо и тихонько напела знакомую мелодию. – Когда я недавно пела эту песню, он сказал, что я подражаю Бесси Смит и пою как усталая, старая негритянка, собирающая хлопок. А я должна научиться петь эту песню по-своему.

– Если ты еще раз напоешь этот мотив, я утащу эту старую негритянку в постель, – шепнул он, касаясь губами ее волос. Они удивленно переглянулись и расхохотались.

– Нет-нет! – Она испугалась собственного восторга и почувствовала, как по ее лицу от корней волос поползла краска. – Я серьезно тебе говорю! – Но как хорошо смеяться вместе с ним! Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал в раскрытую ладонь. Она не отдернула руку.

– Я вот что могу возразить твоему мистеру Багвашу, или как там его. – Теперь их руки лежали рядышком на столе. – Конечно, его слова не совсем справедливые. Как ты можешь научиться чему-то, не слушая, не подражая, не упражняясь? Извини, но он сказал чушь. Не обращай внимания.