Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

– Неудивительно, – заметила Саба. – Тут потрясающе красиво.

Снова его губы странно скривились – почти с ухмылкой.

– А когда все твои выступления закончатся, – продолжал он уже серьезно, – я с большим удовольствием свожу тебя в деревню, где жила твоя семья. Она недалеко – может, ты найдешь кого-нибудь из твоих родственников. – Когда он это сказал, она представила себя в виде дерева – например, одного из древних кедров, росших вокруг яли. Может, правда в земле остались родные корни? Мысль показалась ей маловероятной, но, как ни странно, утешала.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Я бы с удовольствием там побывала.

Вернувшись в свою комнату, она обнаружила там граммофон из орехового дерева и радиоприемник – огромный, с гофрированной тканью на передней стенке и зелеными огнями на шкале. Рядом с ними Озан оставил стопку пластинок, которые привез из разных стран, – он часто упоминал об этом. Там были Фэтс Уоллер [120], Дюк Эллингтон, Билли и Элла, Дина Вашингтон [121]. А еще две турецкие певицы, о которых Саба никогда не слышала. Когда она включила приемник, сначала раздался треск, будто пламя пожирало сухой хворост, а потом хлынула мелодия танго.

Саба с волнением крутила ручку, и, наконец, в арабское завывание вклинился английский диктор: «…это Бела Барток [122], «Румынский танец». Пока она одевалась, приемник был настроен на ту же станцию, звуки приплывали и удалялись. Наконец, в начале нового часа радио пикнуло, и спокойный голос сказал: «Би-би-си передает из Северной Африки. Сегодня Королевские ВВС и пять пехотных подразделений вступили в бой с «Люфтваффе» в шестидесяти милях к западу от Александрии, на краю Западной пустыни. Данными о потерях мы пока не располагаем».

Она затаила дыхание, боясь что-то пропустить. Но вот эти слова: «Данными о потерях мы пока не располагаем». То, что погибшие были, само собой подразумевалось.

Когда кошачьи завывания возобновились, она выключила радио и легла на кровать. Впервые в жизни она испытывала неприязнь к самой себе и своему ремеслу певицы. Когда-то пение казалось ей таким простым, чистым и естественным занятием. Теперь же оно превратилось в каннибала, пожиравшего ее сердце. Она уже понимала, что последствия неизбежны. Ее увлечение заставляет страдать окружающих, разбивает ее собственную жизнь. Глупо, что она не понимала этого прежде.

Прогоняя невеселые мысли, она снова включила приемник. Опять зазвучали турецкие танго – дерзкие и вкрадчивые, с лихими ритмами, с долгими синкопами. По словам Озана, в Стамбуле все сходят по ним с ума, и скоро она тоже споет несколько песен в ритме танго. Она выключила радио, пошла в ванную и разделась.

Встав под струи воды, она прижала лоб к холодному мрамору и закрыла глаза. К черту все, сейчас нужно работать и работать. Без работы, без песен она никому не нужна.

В тот день Лейла отвезла ее на первую репетицию. Они приехали рано. В элегантном вестибюле отеля «Пера Палас» они пили кофе и ели легкое, как пух, миндальное печенье, а шофер в униформе терпеливо дожидался их на улице.

Лейлу, одетую сегодня в строгий костюм от Шанель, с двойной ниткой жемчуга на шее, администратор встретил поклонами и угодливыми улыбками.

В середине ни к чему не обязывающего разговора о нарядах и туристических достопримечательностях, которые надо посмотреть Сабе, Лейла вдруг выпалила:

– Тебе нравится твоя жизнь?

Она вытерла салфеткой уголки губ и ждала ответа, пристально глядя на Сабу.

– Моя жизнь? – удивилась Саба. В машине их разговор не выходил за рамки вежливых формальностей. – Ну да, нравится. Во всяком случае, я так думаю.

– И у тебя не было никаких проблем с твоей семьей?

– Ты о чем? – Саба уже ловила на себе озадаченные взгляды Лейлы, словно была для нее загадкой, которую та хотела, но никак не могла разгадать.

– Ну… в общем… ну… они не возражали против того, чтобы ты пела? – Лейла достала из жемчужного портсигара черную сигарету «Sobranie». – Или чтобы ты ездила одна? Вот, бери, пожалуйста! – Она подвинула к ней сигареты.

– Нет, спасибо. – Саба бросила курить, потому что кашляла от сигарет. – Мы живем в Уэльсе. – Она тут же решила ничего не говорить Лейле об отце; она недостаточно хорошо ее знала и опасалась, что расстроится и начнет нервничать. – Там люди любят песни, любят петь.

– Мы тоже любим. – Лейла похлопала ее по руке своими холеными пальцами с маникюром. – Женщины у нас молчали до Ататюрка. – Она рассказала Сабе, что Ататюрк, умерший четыре года назад, был их вождем, при нем начались демократические перемены и модернизация Турции. До него женщины могли петь и танцевать только друг для друга, в хамамах, турецких банях, но он выпустил их из клеток – после многовекового запрета они могут петь и танцевать публично. Какое это было облегчение! Какая радость! Теперь лишь в некоторых бедных деревнях жизнь течет по старому обычаю. – Извини, я не хочу тебя обидеть, но там поющая девушка вызывает возмущение. Отцы бьют за это дочерей. В Анатолии есть целые деревни, где разрешено петь только мужчинам.

– Господи! – Саба густо покраснела. Ее отец, казалось бы, пропустил эту революцию, но после слов Лейлы ей стало многое понятно.

– А как ты познакомилась с мистером Озаном? – спросила она, желая нарушить неловкое молчание.

– В Лондоне, перед войной. – Лейла вытянула ноги и разглядывала свои безупречные туфли. – Вообще-то, я училась на врача.

Саба постаралась скрыть удивление.

– Врач! Как замечательно – и теперь ты лечишь людей?

– Нет, я никогда не работала.

Они настороженно посмотрели друг на друга.

– Тебе понравился Лондон? – через некоторое время спросила Саба.

– Нет, извини, совсем не понравился. – Лейла улыбнулась и покачала головой. – Я была ужасно одинокая, и мне было так жалко хозяйку дома, в котором я жила. Она англичанка, знакомая моего отца, такая занятая! Все время – цветы, прислуга, кухня, ни минуты покоя! По-моему, она тоже была одинокая – дети в интернате, муж постоянно на работе, дома никого из близких, ни бабушек, ни тетушек – никого. Кажется, она не знала, что и со мной-то делать.

– Наверно, ты была счастлива, что встретилась с мистером Озаном?

– Это было словно чудо. Он ходил в театры, делал сотню дел одновременно, как и теперь. – Она нежно улыбнулась. – Я училась на первом курсе в госпитале Святого Фомы. В моей семье я первая поехала учиться в Англию. Мой дед был ужасно недоволен и не разговаривал со мной, но зато мой папа очень прогрессивный.

После этих слов Саба с огорчением подумала, что ей следовало бы обратить внимание на эти признания жены мистера Озана – записать, потом приколоть булавкой к своим панталонам. Но она уже начинала понимать, что шпион из нее никудышный.