Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

– Я Темба. Я живу в Кайеличе, Сайт-Си, дом бэ четыреста семьдесят восемь а.

– О’кей, Темба, не рыпайся, отдыхай.

Темба устремляет взгляд в сторону дома, элегантный абрис которого вздымается над живыми изгородями и стенами сада; смелость дизайна подчеркнута серебристыми оконными рамами и перилами балконов – то ли хромированными, то ли из нержавейки.

– Я это и делаю.

– Ну вот и молодец, – шепчет мальчик с нежной кожей и просвечивающими ушами.

После чего в пять быстрых шагов пересекает двор, подпрыгивает и, цепляясь за стволы двух пальм, перелезает через стену. И все, и нет его.

Лицо умирающего Гарольда, сложившийся пополам труп Роджера, невидящий взгляд Тембы – все это крутится в голове Луво, словно сменяющие одна другую картинки какого-то жуткого слайд-шоу. Смерть за смертью неумолимой чередой.

Весь остаток воскресенья он проводит в парке «Компаниз гарден», где система дорожек запутанная, как лабиринт; прячется за стволами, хоронится в листве. Там и сям по газонам пробегают белки; вдоль дубовой аллеи рабочие тянут провода: на Рождество здесь загорятся гирлянды лампочек. Интересно, его кто-нибудь ищет? Может быть, полиция?

В понедельник Луво, засев в кустах около гриль-бара, через открытое окно все утро смотрит по телевизору местные новости. Через несколько часов наконец передают: во Вредехуке пожилая женщина застрелила проникшего в дом мужчину. При этом улица, где стоит сообщающий новость корреспондент с микрофоном, та самая, а вот дом другой, дом даже не соседний. На заднем плане видно, что улица перегорожена натянутой поперек проезжей части полосатой красно-желтой полицейской лентой. О старческом слабоумии Альмы корреспондент не говорит и ни словом не упоминает ни Феко, ни Тембу. Сообщников у убитого грабителя вроде как бы и не было. Весь репортаж занимает самое большее секунд двадцать пять.

В квартиру Роджера Луво не возвращается. А лично сам он никому не нужен. Ни Роджеру, который будил его по ночам и запихивал в такси. Ни Феко – а ведь тоже, наверное, мог бы задать пару-тройку вопросов! Ни призракам Гарольда или Альмы. Во вторник утром Луво садится в автобус, доезжает до Дерри-стрит и шлепает оттуда пешком мимо тихих, чистеньких домиков Вредехука, раскинувшегося на склоне Столовой горы. Перед домом Альмы стоит голубой автофургон, дверь гаража распахнута. Гараж абсолютно пуст. Ни «мерседеса», ни связанных с машиной и хозяйством причиндалов. Вывески о продаже дома тоже не видно. Свет всюду выключен. Полицейскую ленту еще не сняли. Пока он стоит у канавы, в окне появляется темнокожая женщина, ходит там, что-то пылесосит.

Тем же вечером Луво продает картриджи с памятью Альмы перекупщику по прозвищу Кочан. На зов Кочана из-за деревьев появляется красноглазый подросток и принимается их проигрывать на ветхого вида стимуляторе памяти. Процесс проверки занимает больше двух часов.

– Да, настоящие, – подтверждает наконец подросток, и Кочан, сперва окинув взглядом Луво с головы до ног, предлагает ему три тысячи триста рэндов за все оптом.

Луво пересчитывает на дне рюкзачка картриджи. Их шестьдесят одна штука. Крохотные сколки одной жизни. Спрашивает перекупщика, не продается ли у него проигрыватель вместе с замызганным, побитым шлемом, но Кочан лишь ухмыляется и качает головой.

– Он стоит столько, сколько тебе не наскрести за всю жизнь, – говорит он и застегивает сумку.

После этого Луво через «Компаниз гарден» возвращается к Музею Южной Африки, там стоит в зале окаменелостей, щупает деньги в кармане. Заглядывает в каждую витрину. Брахиопод {32}, атлантическая «бумажная» мидия, болотная улитка. Хвощ, печеночный мох, семенной папоротник {33}.

Снаружи начинается мелкий дождик. По залу проходит служитель и, ни к кому не обращаясь, напоминает, что музей скоро закрывается. Заходят двое туристов, беглым взглядом обводят зал и исчезают. Скоро в зале не остается никого. Луво долго стоит, смотрит на горгонопсию. У животного был относительно небольшой череп, скелет поставлен так, что оно как бы припало на задние ноги; пасть, полная огромных собачьих зубов, разинута.

На рынке, раскинувшемся по всей площади Гринмаркет-сквер, Луво покупает следующие вещи: зеленый вместительный рюкзак, девять буханок белого хлеба, шабер для соскребания краски, молоток, сетку апельсинов, четыре двухлитровые бутыли воды, флисовый спальный мешок и толстую стеганую красную куртку с надписью на спине «Kansas City Chiefs» {34} . Купив все это, он остается с девятью сотнями рэндов в кармане, и больше у него на всем белом свете нет ничего.

Феко сидит в своем крошечном домике, устремив взгляд в темноту и слушая, как дождь стучит по крыше. Рядом с ним Темба хлопает глазищами, ждет, когда отвяжется дурной сон. Температура у мальчика спала, мало-помалу он приходит в себя.

Феко думает о своем двоюродном брате, который говорит, будто может найти ему работу – наполнять мешки цементным порошком для последующей их отгрузки. Еще он думает о присохших к противомоскитной сетке на окне шкурках мертвых насекомых, о дорожках, которые протоптали по полу муравьи. А еще об Альме.

В полиции Феко допрашивали шесть часов. Все это время он не знал, куда увезли Тембу; он и себя-то при этом едва помнил. Потом его выпустили. Антибиотики у него не отобрали, даже заплатили за билет на электричку. С момента, когда Феко в сопровождении полицейских вышел из кухни, где Альма так и продолжала перелистывать страницы толстого, пятилетней давности журнала мод, свою бывшую хозяйку он больше не видел.

В его домике на каждом шагу вещи, подаренные за эти годы Гарольдом и Альмой, – так, обноски, всякое старье: помятая суповая кастрюля, пластмассовая расческа, эмалированная кружка с надписью: «Портер пропертиз, корпоративный пикник». Кухонное полотенце, пластмассовый дуршлаг, градусник. Сколько часов из последних двадцати лет своей жизни Феко провел с Альмой? Она в него впечаталась, стала частью его организма.

– Я видел какого-то мальчика, – говорит Темба. – Он был похож на ангела из церкви.

– Ты его во сне видел?

– Может, и во сне, – соглашается Темба. – Может, это и сон был.

Утренний автобус несется от Кейптауна на восток по шоссе № 1, невероятно прямо прорезавшему пустыню от горизонта до горизонта. Широкое, чуть тонированное лобовое стекло автобуса глотает дорогу, словно бесконечную черную ленту. По обеим сторонам от шоссе идет сперва саванна с высохшей травой, потом саванна переходит в бурые, похожие на огромные скирды, отроги гор. Повсюду свет, камень и невообразимые просторы.

Луво чувствует одновременно страх и восторг. Сколько он себя помнит, он никогда не выезжал за пределы Кейптауна, хотя в нем теперь вовсю крутятся воспоминания старухи Альмы: ярко-синие бухты в Мозамбике, дождь в Венеции, очередь путешественников в строгих костюмах перед вагоном первого класса на железнодорожном вокзале в Йоханнесбурге.