Орхан Памук - Мои странные мысли

– Конечно, вы можете положить мясо к нам в холодильник, – разрешила Самиха; от ракы она явно подобрела, однако Мевлют видел по ее лицу, что эта мысль ей совершенно не нравится.

– Свежее мясо ужасно воняет, – сказала Мелахат. – Сулейман собирался раздать его в офисе, но… может, у вас есть знакомые бедняки?

Мевлют серьезно задумался: на другой стороне Кюльтепе и на других холмах появились новые, странные люди, которые поселились в оставшихся гедже-конду. Они проживали в очень дальних районах Стамбула, в кварталах, расположившихся за вторым транспортным кольцом. Эти люди приходили в центр города, таща за собой огромные сумки на колесиках, и рылись в мусорных баках. Город так разросся, что в отдаленные кварталы не то что дойти было невозможно – до них было невозможно за день доехать на машине. Еще Мевлюта поражали дома в этих новых районах, похожие на мираж в пустыне, такие высокие, что их было видно даже с другого берега Босфора. Мевлюту нравилось издалека любоваться ими.

В тот вечер Мевлюту не удалось вдоволь насмотреться на прекрасный вид из столовой – ему пришлось слушать историю, которую рассказывал Сулейман. Два месяца назад квартиры, которые полагались старшим сестрам Мевлюта и его матери, были распроданы. Шестидесятилетние мужья Мевлютовых сестер, которые очень редко выезжали из своей деревни, прибыв в Стамбул, на пять дней остановились на первом этаже у тети Сафийе, которая доводилась теткой их женам и по линии матери, и по линии отца. Сулейман покатал дальних родственников на своем «форде» по городу, а теперь травил смешные истории о том, как те восхищались стамбульскими небоскребами, мостами, старинными мечетями и торговыми центрами. Самым смешным моментом этих историй было то, что пожилые дядюшки, старавшиеся, как и все, уклониться от уплаты налогов, взяли деньги за свои квартиры в долларах, но, вместо того чтобы провести их через банк, всю дорогу таскали с собой большие сумки с деньгами. Сулейман даже встал из-за стола и изобразил двоих пожилых мужчин, которые, сгорбившись, тащили тяжелые сумки с наличностью, когда садились на автобус до родной деревни. Он сказал: «Ох, Мевлют, в общем, что бы мы делали без тебя!» – все повернулись, посмотрели на Мевлюта и засмеялись, а Мевлют от этого внимания сразу скис.

В улыбках собравшихся было что-то такое, что показывало – они считают его таким же наивным простаком, как и тех двоих пожилых дядюшек. Родственники смеялись над ним не потому, что продолжали считать его деревенщиной, а потому, что он был слишком честным и не воспользовался удобным моментом, не подделал бумаги, чтобы самому завладеть всеми квартирами. Правда, мужья его сестер были очень внимательны (они даже привезли с собой свидетельство о государственной регистрации на крошечный участок в деревне, перешедший от отца) и никому бы не позволили легко себя обмануть, но сейчас Мевлют удрученно думал о том, что если бы три года назад подменил бумагу, выданную мухтаром, как предлагал ему дядя Хасан, и стал бы владельцем более крупной доли, то теперь, когда ему перевалило за пятьдесят, он мог бы больше не работать.

Некоторое время Мевлют размышлял. Он пытался убедить себя не обращать внимания на постоянные уколы Самихи. По сравнению с располневшими и неряшливыми женами братьев она все еще была красивой, яркой и полной сил. Мевлют давно помирился с Фатьмой. Так что он должен быть счастливым. Когда Мелахат внесла фисташковую пахлаву, Мевлют внезапно встал.

– Хочу полюбоваться вашим видом, – сказал он и развернул стул от стола к окну.

– Конечно, если ты там увидишь что-нибудь, кроме башни, – отозвался Коркут.

– Ой, Аллах, мы же тебя неправильно усадили! – воскликнул Сулейман.

Мевлют взял стул и вышел на балкон. От высоты и необъятного пространства у него на мгновение закружилась голова. Башня, о которой сказал Коркут, была той самой тридцатиэтажной башней, которую успел построить за последние пять лет своей жизни Хаджи Хамит Вурал, не жалевший расходов на то, чтобы она выросла как можно выше, и уделявший ей все свое время с утра до вечера, как когда-то мечети на Дуттепе. К сожалению, она не стала, как он хотел, самым высоким небоскребом в Стамбуле. Но он все равно велел установить на нее огромную светящуюся надпись «Tower», красовавшуюся почти на всех стамбульских небоскребах (хотя ни англичане, ни американцы там не жили).

Мевлют был на балконе у Сулеймана третий раз. В предыдущие два раза он не замечал, что «Tower» Хаджи Хамита Вурала портит Сулейману весь вид. Строительный холдинг «Вурал Япы» сначала убедился, что продал все квартиры в новых двенадцатиэтажных жилых домах на Кюльтепе, и только потом построил башню Хаджи Хамита на Дуттепе, которая испортила вид всем квартирам на Кюльтепе.

Мевлют понял, что смотрит на город под тем самым углом, который был и на вершине холма, куда отец водил его, когда они только приехали на Кюльтепе. Сорок лет назад отсюда были видны окрестные холмы с фабриками, а еще лачугами гедже-конду, стремительно заполнявшими холмы снизу доверху. Все, что видел Мевлют сейчас, – это океан блочных многоэтажек различной высоты. Окрестные холмы, прежде выделявшиеся огромными опорами линии электропередачи, теперь полностью потерялись под тысячами высотных жилых домов и небоскребов, совсем как старинные речушки, которые некогда бежали через город, а ныне были позабыты вместе со своими именами, скрытые толстым слоем бетона и асфальта. Теперь Мевлют лишь с большим трудом мог разобрать очертания старых холмов: «Здесь, должно быть, Октепе, а это минареты мечети на Хармантепе».

Перед глазами Мевлюта возвышалась громадная стена из окон. Город, могущественный, дикий, пугающе реальный, по-прежнему казался недостижимым – даже для него. Сотни тысяч окон казались ему бесконечным множеством глаз, которые следят за ним. Они меняли цвет в течение дня, а по вечерам освещали сумерки светом, отдаленно напоминавшим дневной. Ребенком он любил смотреть издали на огни большого города. Они казались ему волшебными, завораживали. Высота была прекрасна, хоть и пугала. Стамбул до сих пор мог заставить Мевлюта вздрогнуть.

За бетонным занавесом из новых высоток угадывались смутные очертания старого Стамбула, каким Мевлют его помнил с первого дня в городе. Но даже там, вдали, тут и там вырывались из-под туманного покрова блестящие иглы башен.

Каждое из этих зданий подсвечивали ночью – так же ярко, как и мечеть Сулеймание; это сияние образовывало над городом сияющий ореол, который переливался от медово-золотого до горчично-желтого. Иногда по ночам нависавшие низко облака отражали нежно-лимонный свет города, словно странная лампа, освещавшая город с неба.