Орхан Памук - Мои странные мысли

Не заезжая в Стамбул, он доехал на автобусе до Карса за один день, сделав пересадку в Анкаре. В 1980-м году Карс был невероятно бедным городом, население которого составляло пятьдесят тысяч человек. Шагая с чемоданом в руке с автовокзала в расположенную прямо в центре города казарму, он разглядывал улицы, исписанные левацкими лозунгами, а подписи под лозунгами были совсем такими же, как на стенах домов Кюльтепе.

Гарнизон показался Мевлюту тихим и спокойным. Военные, стоявшие в Карсе, держались подальше от политических распрей – не считая, конечно, сотрудников Национального разведывательного управления. Жандармы, конечно, иногда устраивали облавы на левацких боевиков в деревнях, на фермах и сыродельнях, но их казармы стояли далеко от гарнизонных казарм.

В первый месяц по приезде в город как-то на утреннем построении командир спросил, чем он занимался до службы в армии, и Мевлют ответил, что был официантом. После этого его отправили работать в гарнизонную столовую. Это помогло ему в дальнейшем избежать караулов на морозе, а также глупых приказов командиров. Теперь у него появилось время на письма Райихе за маленьким столиком в спальне или за кухонными столами в гарнизонной столовой, пока никто не видел. По радио передавали народные анатолийские песни-тюркю, а еще знаменитую песню «Нихавенд» турецкого композитора Эрола Сайина, которую исполняла известная певица Эмель Сайин. В песне были такие слова: «Нельзя забыть тот первый взгляд, проникший в сердце». Мевлют слушал песню, и слова лились на страницы сами собой. Почти все солдаты, которых отправляли в штаб гарнизона либо в казармы, чтобы что-то отремонтировать или покрасить, и которые изо всех сил старались изобразить, будто что-то делают, держали у себя в кармане маленькие переносные транзисторы. Так что у Мевлюта в тот год развился музыкальный вкус, и, вдохновленный анатолийскими народными песнями-тюркю, он написал своей возлюбленной множество писем, в которых говорил, что у нее «кокетливый взгляд», «глаза как у газели», «нежный взгляд из-под ресниц», «черные как ночь глаза», «нежный взгляд с поволокой», «глаза роковой женщины», «взгляды как кинжалы», «взгляд, который околдовывает».

По мере того как он писал Райихе, ему начинало казаться, что он знаком с ней давно, с самого детства, что они – родственные души. Ему казалось, что с каждым письмом, с каждым словом, с каждым предложением создается и даже укрепляется их близость с Райихой и что в будущем они обязательно переживут вместе все то, что сейчас рисует ему фантазия.

Как-то раз в конце лета Мевлют на кухне выговаривал одному из поваров (баклажанное ассорти, поданное одному из командиров, оказалось холодным). Тот был изрядно рассержен. Кто-то взял Мевлюта за руку. Человек оказался огромным, Мевлют на мгновение даже испугался.

– О господи, Мохини! – затем воскликнул он.

Двое друзей обнялись и расцеловались.

– Обычно в армии худеют, высыхают, а ты, смотрите-ка, поправился! – смеялся Мохини.

– Я состою официантом при столовой, – сказал Мевлют. – Ну и отъелся, как кот в мясной лавке.

– А я при казармах состою парикмахером! – радостно сообщил Мохини.

Мохини прибыл в Карс две недели назад. Лицей он окончить так и не смог, и отец отдал его в подмастерья одному дамскому парикмахеру. Так что, конечно, совершенно не сложно было, служа в армии, осветлять волосы офицерским женам. Но когда они вдвоем отправились в увольнение и зашли в чайную напротив отеля «Азия» посмотреть футбольный матч, Мохини начал жаловаться.

Мохини.Работенка моя в парикмахерской при казарме, по правде, совсем не сложная. Единственная забота – оказывать внимание и почтение каждой посетительнице согласно званию ее мужа. Самую красивую прическу нужно сделать и самые приятные слова нужно сказать коротышке-жене нашего командира гарнизона генерала Тургут-паши. Чуть поменьше надо хвалить тощую жену его подчиненного, подполковника, а еще меньше времени и сил тратить на жен офицеров званием помладше, но при этом следить, чтобы не нарушился порядок старшинства. Все это невероятно изматывало меня. Я рассказал Мевлюту, как однажды так расхвалил каштановые волосы красавицы-жены одного молоденького офицера, что все жены старшего командования, начиная с жены Тургут-паши, начали презрительно воротить от меня нос.

Внимательная жена нашего майора говорила: «Смотри не осветли мне волосы ярче, чем жене Тургут-паши». Я знал, кто, где и с кем играет в кункен [41], у кого когда гости, кто, где, с кем и какой смотрит сериал и в какой печке какое курабье получится. У некоторых клиенток я пел на днях рождения детей; перед кем-то жонглировал; бегал в магазины за покупками для тех дам, которые не любят выходить за ворота гарнизона; а дочери одной из дам даже помогал делать домашнее задание по математике.

– Можно подумать, ты в математике разбираешься, Мохини! – насмешливо перебил меня Мевлют. – Ты что, трахнул дочку паши?

– Что ты мелешь такое, Мевлют? Как не стыдно! Я смотрю, ты в армии испортился и язык твой испортился… Так всегда говорят солдаты, которые находят себе работу при штабе или в казармах, прислуживают, пресмыкаются по домам генералов и которых ругают и унижают целый день, так что вечером они, вернувшись в казарму, чтобы хоть как-то спасти свою гордость, рассказывают всем: «У меня интрижка с дочерью паши». Ты что, тоже веришь в эти россказни? А ведь Тургут-паша, между прочим, настоящий солдат, который совершенно не заслуживает таких мерзких слов. Именно он всегда защищает меня от капризов и ругани собственной жены. Ты понял?

То были самые правдивые слова, слышанные им от солдата за все время службы в армии. Мевлюту стало стыдно.

– Признаться, паша действительно хороший человек, – сказал Мевлют. – Прости меня. Давай обнимемся, не держи на меня зла.

Как только он произнес это, сразу понял одну вещь, которую скрывал даже от самого себя: с того момента, как он видел Мохини последний раз в лицее, тот стал выглядеть как-то женоподобно, и стало ясно, что на самом деле он гей. Замечал ли это сам Мохини? Следовало ли Мевлюту показать, что он это заметил? Мгновение они пристально смотрели друг другу в глаза.

Тургут-паша быстро узнал, что солдат-парикмахер его жены – школьный друг солдата-официанта из гарнизонной столовой. Так Мевлют начал бывать в доме паши по особым поручениям. Иногда его просили что-нибудь покрасить, например шкаф на кухне, иногда он играл с детьми генерала в кучера и лошадей (в Карсе вместо такси все ездили на повозках). Командованию взвода и коменданту казарм сообщили, что Мевлют иногда будет задерживаться дома у генерала, чтобы подготовить все необходимое к приходу гостей, а это мгновенно подняло Мевлюта в глазах товарищей на целую ступень, и про него стали говорить, что он пользуется протекцией «самого генерала». Мевлюту нравилось наблюдать, как сплетни о его новом особенном положении разлетелись сначала по взводу, а потом и по всему гарнизону. Те, кто раньше, завидев его, спрашивали с издевкой: «Ну что, как там дела, смазливенький?» – и принимались к нему приставать, словно он гей, шутки свои прекратили. Лейтенанты стали обращаться с Мевлютом так внимательно, будто он был сыном богатых родителей, по ошибке попавшим в Карс. Некоторые даже просили разузнать его от жены паши секретные подробности маневров, которые должны были пройти на границе с Россией. Больше никто Мевлюта ни в чем не упрекал.