Орхан Памук - Мои странные мысли

Ресторан «Мюррювет», выходивший на проспект Ататюрка и обладавший четырьмя большими витринами (всегда задернутыми кружевными занавесями) и толпой нетерпеливых завсегдатаев – местных лавочников, которые жевали тушеное мясо в обед, мужских компаний по вечерам, неторопливо потягивавших ракы, – был целым предприятием, таким деятельным, что иногда было нелегко следовать указаниям менеджеров. Даже в обед, когда я присаживался на место кассира, я не всегда успевал уследить, где официанты брали свои тарелки тушенных цыплят с овощами, сельдереем в оливковом масле, бобовым пюре и запеченной макрелью. Официанты выстраивались перед моим столом, дожидаясь, пока каждая порция не будет учтена (пока нетерпеливые клиенты кричали: «Это моя порция и уже остывает!»). Иногда уже не оставалось выбора, кроме как позволить официантам вначале разнести заказы и принять их отчеты позже, когда все немного поутихнет: «Ферхат, братец, фаршированный перец и рулетики с сыром на семнадцатом столе, две куриные грудки на шестнадцатом». Но проблемы с очередью оставались, потому что официанты теперь норовили перекричать один другого, вместо того чтобы ждать: «Салат на номер шесть, два йогуртовых салата на номер два». Некоторые выкрикивали заказы, пробегая со стопкой тарелок, и у меня, кассира, не всегда хватало времени все записать. Официант мог забыть номер и блюдо и, забыв, просто придумывал на ходу, сколько и чего захватил с кухни. Официантов вообще не волновало то обстоятельство, что часть порций оставалась неучтенной; они знали – если покупатели думают, что получили что-то бесплатно, они дадут больше чаевых.

Обслуживая посетителей ресторана по вечерам, я выучил все эти уловки нечистых на руку официантов и, когда во время обеденной смены садился на кассу, учитывал это. Одна из самых простых уловок, которой я сам пользовался время от времени, выглядела так: вы находите подходящего клиента и подаете ему больше, чем он заказывал (шесть котлеток вместо четырех, например), но говорите, что возьмете только за меньшую порцию, и он обычно так радуется, что добавляет разницу к чаевым. Теоретически все чаевые надо было складывать в общую коробку и затем делить поровну между персоналом (хотя владелец первым забирал свою долю), но на практике каждый официант припрятывал часть того, что получал, в кармане брюк или своего белого фартука. Попасться означало быть уволенным, так что никто из официантов даже не задавался вопросом, что у другого в фартуке.

Вечером я обслуживал столики у входа, и вдобавок ко всем моим трудностям у меня была дополнительная обязанность – помогать владельцу, сидевшему за кассой. Я был не то чтобы главным официантом, но помогал ему контролировать работу других. «Иди проверь тушеное мясо для четвертого стола, там ругаются», – говорил он, и, пусть это был стол официанта Хади из Гюмюшхане, я сам шел на кухню проследить за поваром, скрытым в облаках дыма, поднимавшегося от мяса и жира на гриле. Убедившись, что он трудится не покладая рук, я шел к столу номер четыре и говорил клиентам с улыбкой, что их гювеч – тушенная баранина с овощами уже на пути к ним, а затем уточнял, хотят ли они поперчить ее или оставить все как есть, интересовался, добавить ли в нее чеснока или нет, и после этого старался угадать, за какую они футбольную команду болеют, поговорить о футболе – например, о скандалах с договорными играми, подкупленными судьями и пенальти, который нам не дали в воскресенье.

Если идиот Хади умудрялся вывести из себя клиентов, подав блюда, которых не заказывали, я шел на кухню, брал тарелку картофеля фри или большое блюдо жареных, с пылу с жару, креветок, которых наверняка готовили для другого стола, и презентовал их за счет заведения обиженному столу. Если оставалось никем не заказанное блюдо с жареным мясным ассорти, я мог отнести его на стол к пьяным посетителям.

– А вот и мясо наконец! – торжественно объявлял я и тут же приписывал его к счету.

Подобные клиенты так хорошо проводили время за разговорами о политике, футболе или инфляции, что даже не замечали моих уловок или не придавали им значения. В поздние часы я успокаивал скандалистов, усмирял те столы, за которыми начинали горланить песни, решал любые нелепые разногласия (их было множество: например, требовали то включить, то выключить телевизор, то открыть, то закрыть окно), напоминал помощникам официантов почаще менять людям пепельницы («Парень, иди-ка глянь на стол десять, ну чего стоишь? Пошел, пошел…») и разгонял официантов с посудомойщиками, которые, спрятавшись на кухне, в коридоре или в дальней кладовке, тайком курили и сплетничали.

Иногда директор какой-нибудь юридической фирмы или архитектурного бюро по соседству приводил своих сотрудников, включая женщин, на обед; бывало и так, что мать в платке потчевала своих негодников-сыновей котлетками с айраном. Таких посетителей мы всегда сажали за столики у входа, которые были специально зарезервированы для семей. Наш владелец, у которого на стене висели три портрета Ататюрка, был немного повернут на мысли привлечь в ресторан «Мюррювет» побольше клиентов-женщин. Ему хотелось, чтобы вечер, проведенный без приставаний, споров, ненужных разговоров и шуточек со стороны окружающих, стал для женщины настолько приятным, что она пожелала бы наведаться сюда еще раз; правда, за всю неоднозначную историю «Мюррювета» такого, к сожалению, никогда не случалось. На следующий день после того, как какая-нибудь женщина заходила вечером в ресторан, наш разъяренный владелец твердил нам, официантам, что в следующий раз, когда женщина придет поесть, мы не должны толпиться вокруг нее, а вместо этого обязаны вести себя так, будто ее присутствие в ресторане – совершенно нормальное явление. Кроме того, мы просто обязаны оберегать каждую посетительницу от громогласных, грязных на язык мужчин за другими столами, вежливо и аккуратно делая замечание последним. Это последнее требование выполнить было труднее всего.

Поздно ночью, когда казалось, что пьяные клиенты уже никогда не разойдутся, владелец говорил мне: «Теперь можешь идти домой, тебе далеко добираться». Всю дорогу к дому я думал о Самихе и чувствовал вину, убеждая себя, что нехорошо ей работать горничной. Просыпаясь по утрам и обнаруживая, что она уже ушла, я проклинал свою бедность и то, что вообще разрешил ей работать. Днем я сидел в своем ресторане за столом в углу, включив телевизор, и старался вникнуть в то, что показывали по государственному каналу в программе «Учим бухгалтерское дело». Даже если мне и удавалось усвоить урок, таблицы домашних заданий, приходившие по почте, ставили меня в тупик. Я вставал, выходил из ресторана и бродил по улицам Ташлы-Тарла как лунатик, чувствуя беспомощность и злость и мечтая о том, чтобы угнать такси, наставив на водителя дуло пистолета, как в кино, найти Самиху и увезти ее в наш новый дом где-нибудь в дальнем районе. В моих мечтах дом, который я собирался построить на том самом участке, огороженном фосфоресцирующими камнями, имел уже двенадцать комнат и четыре двери. Но в пять часов вечера, когда работники ресторана «Мюррювет», от посудомойщиков до старшего официанта, собирались у большого котла, который ставили на длинном столе в глубине зала, чтобы все могли поесть супа с мясом и картошкой со свежим хлебом, перед тем как надеть форму и приступить к смене, ко мне приходили горькие мысли о том, что я трачу свою жизнь здесь, в то время как должен вести собственное дело в центре города.