Кадзуо Исигуро - Остаток дня

– Предупреждаю вас, мистер Стивенс, я в таком доме служить не останусь. Если уволят моих девочек, я тоже уйду.

– Мисс Кентон, меня поражает ваша реакция. Должен ли я напоминать вам, что наш служебный долг состоит не в потакании собственным настроениям и капризам, а в исполнении приказов хозяина?

– А я заявляю вам, мистер Стивенс, если завтра вы уволите моих девочек, это будет дурно, самый что ни на есть настоящий грех, и я в таком доме служить не останусь.

– Позвольте вам заметить, мисс Кентон, что по своему положению вы едва ли способны судить о столь высоких и великих материях. Дело в том, что современный мир очень сложен и ненадежен. Есть много такого, что просто выше нашего с вами разумения, скажем природа еврейства, тогда как его светлости в его положении, рискну утверждать, несколько удобней судить, что к лучшему. А теперь, мисс Кентон, мне действительно пора уходить. Еще раз благодарю за какао. Итак, завтра в половине одиннадцатого. Пришлите, пожалуйста, обеих упомянутых служанок.

Едва горничные вошли ко мне в буфетную, как стало ясно, что мисс Кентон успела с ними поговорить, – они обе рыдали. Я в двух словах объяснил им происходящее, подчеркнув, что бывал неизменно удовлетворен их работой и, следовательно, они получат хорошие рекомендации. Насколько я помню, ни та ни другая не сказали ничего примечательного за все время разговора, который продолжался минуты три-четыре, и вышли в слезах, как и вошли.

Несколько дней после увольнения служанок мисс Кентон была со мной крайне нелюбезна. Больше того, временами она мне просто грубила, даже в присутствии слуг. И хотя мы продолжали наши ежевечерние встречи за чашкой какао, сами встречи становились все короче и тягостней. Когда по прошествии двух недель в ее поведении не обозначилось перемены к лучшему, я, как вы можете понять, начал терять терпение. Поэтому однажды, когда мы сидели за чашкой какао, я не сдержался.

– Мисс Кентон, а я-то думал, что к нынешнему дню вы уже подадите уведомление об уходе, – заметил я, придав голосу иронический оттенок и сопроводив сказанное легким смешком.

Я, вероятно, рассчитывал, что она в конце концов смягчится и скажет в ответ что-нибудь примирительное, тем самым дав нам возможность раз и навсегда забыть об этом неприятном случае. Однако мисс Кентон лишь угрюмо на меня посмотрела и ответила:

– Я по-прежнему намерена подать уведомление, мистер Стивенс. Просто навалилось столько дел, что руки не доходили.

Должен признаться, ее ответ на какое-то время посеял во мне опасения, что она не шутит и исполнит свою угрозу. Однако проходили недели, и стало ясно, что она не собирается покидать Дарлингтон-холл; наши отношения помаленьку оттаивали, но я, кажется, иной раз позволял себе поддразнить ее, напоминая об угрозе уйти. Например, когда мы обсуждали какое-нибудь большое мероприятие, имеющее произойти в доме, я мог ввернуть:

– То есть понятно, мисс Кентон, если вы к тому времени все еще будете с нами.

Даже через много месяцев после этого происшествия подобные реплики заставляли мисс Кентон замолкать, хотя теперь, как мне кажется, не столько от гнева, сколько от смущения.

В конце концов, разумеется, об этом деле забыли. Но я помню, как оно всплыло через год с лишним после увольнения двух горничных.

Его светлость сам вспомнил о нем, когда я в один прекрасный день подавал ему чай в гостиную. Тогда влиянию миссис Кэролин Барнет на его светлость давно пришел конец, больше того, и сама эта дама совершенно перестала бывать в Дарлингтон-холле. Стоит также отметить и то, что его светлость к тому времени порвал все связи с «чернорубашечниками», узрев подлинную мерзкую сущность этой организации.

– Кстати, Стивенс, – заметил он. – Давно собирался вам сказать. Об этом прошлогоднем деле. О горничных-еврейках. Вы помните?

– Разумеется, сэр.

– Думаю, теперь их уже не найти, а? Дурно тогда вышло, хотелось бы как-то им компенсировать.

– Непременно наведу справки, сэр. Боюсь, однако, вам обещать, что удастся установить их местонахождение в настоящее время.

– Выясните, что можно сделать. Дурно тогда получилось.

Полагая, что мисс Кентон будет небезынтересно узнать про этот разговор с его светлостью, я решил, справедливости ради, ей о нем сообщить – даже с риском снова разбудить ее гнев. Так я и сделал в тот туманный день, когда неожиданно застал ее в беседке, но, как показало дальнейшее, это привело к непредвиденным последствиям.

Помнится, когда я в тот день шел напрямик по лужайке, туман уже опускался. Я направлялся в беседку за посудой после чая, которым чуть раньше его светлость угощал там гостей. Вспоминаю, я еще издали – задолго до каменных ступеней, где когда-то свалился отец, – заметил мисс Кентон, которая сновала в беседке. Когда я вошел, она сидела в одном из плетеных кресел, расставленных здесь и там, и, очевидно, занималась шитьем. Приглядевшись, я увидел, что она штопает подушечку. Я принялся собирать чашки и блюдца, оставленные среди горшков с зеленью и на плетеных сиденьях, и между делом, кажется, перебросился с ней парой шутливых реплик, а может быть, обсудил один-два рабочих вопроса. Откровенно говоря, было крайне приятно выбраться в беседку на свежий воздух после многих безвылазных дней в доме, и ни я, ни она не спешили закончить и уйти. И хотя наползающий туман скрадывал вид, а день быстро угасал, клонясь к вечеру, так что мисс Кентон приходилось подносить подушечку к самым глазам, мы, помнится, частенько отвлекались от своих дел и просто глядели на то, что открывалось взору. Я как раз смотрел на дальний край лужайки, где вокруг тополей вдоль проселка сгущался туман, когда наконец решил заговорить о прошлогодних увольнениях. Начал я, как нетрудно догадаться, с напоминания:

– Я вот подумал тут, мисс Кентон. Теперь вспоминать об этом довольно забавно, но помните, всего год назад в это же время вы все еще настойчиво повторяли, что откажетесь от места. Теперь-то, конечно, смешно вспоминать. – Я рассмеялся, но мисс Кентон – я стоял к ней спиной – ничего не сказала; я помолчал, повернулся и посмотрел на нее: взгляд ее был устремлен к застекленному окну беседки, за которым расстилался туман.

– Вы, мистер Стивенс, вероятно, и не догадываетесь, – произнесла она после долгого молчания, – насколько серьезно я и в самом деле хотела уйти из этого дома. Я так сильно переживала случившееся. Да заслуживай моя особа хоть капельку уважения, уверяю вас, меня бы давно уже не было в Дарлингтон-холле. – Она замолчала, а я опять поглядел на дальние тополя; затем она продолжала усталым голосом: – Трусость, мистер Стивенс. Самая обычная трусость. Куда мне было идти? Семьи у меня нет, одна только тетя. Я ее нежно люблю, но стоит мне пробыть с нею день, как я чувствую, что вся моя жизнь пропадает впустую. Конечно же, я внушала себе, что скоро подыщу какое-нибудь новое место. Но мне было так страшно, мистер Стивенс. Всякий раз, как я надумывала уйти, я представляла себе: вот, ушла, и нет никого, кто бы знал меня или принял во мне участие. Вот вам и все мои высокие принципы. Мне так стыдно. Но я просто не могла уйти, мистер Стивенс. Не могла заставить себя уйти.