Татьяна Толстая - Войлочный век (сборник)

– Консепсьон! Меня никто не встречает!

– Знаю, – спокойно отвечает Зачатие.

Через полтора часа приходит ее дочь. Ура! Я в квартире! Кофе у меня с собой! Ищу в чем сварить – не в чем сварить, и ложек-вилок нету. Пришлось пойти на улицу, посидеть в кафе, съесть пинчос (они же тапас) и украсть вилку. Этой вилкой я насыпала кофе в чашку, ею же и размешивала, залив кипятком.

Зачатие пришла на следующий день, гремя вилками, и я ее простила. Но тут отключилась горячая вода. Я написала Зачатию письмо в гневных выражениях, и начала раздражаться. В это время позвонили в дверь. Оказалось, слесари.

– Блрбрлблрлрбллбрр, – сказал старший слесарь.

– Ду ю спик Инглиш? – понадеялась я.

– No! Блрбрлблрлрбллбрр! Blrbrlblrlrbllbrr!

– Я не понимаю! Не понимаю!

– Blr, brl, blrl-rbll brr, – спокойно и терпеливо объяснил старший слесарь. Младший подтвердил.

Я подумала. Вспомнила забытый курс университетской латыни. Цезаря, Брутом убиенного, вспомнила: Галлия эст омниа дивиза ин партес трес.

– А! – говорю. – Аква?!

– Si, si, agua, agua!

– Заходите!

Вот есть польза от Римской Империи! Слесари вбежали в мою квартиру и заняли такую же позицию, какую они всегда занимают и в России: младший слесарь раскурочил какое-то окошечко в стене и стал портить и разрушать что-то похожее на трубы и вентили, а старший ничего не делал, а только руководил и указывал.

Разворотив и намусорив, слесари стали уходить.

– А это? – показала я на разрушения.

Слесари удивились, вернулись и почти все поставили на место. Не всё, понятно, вошло в пазы, а кое-что погибло при отвинчивании, но, в общем, поработали хорошо. Вода так и не пошла, что тоже понятно и объяснимо.

Я пошла на пляж, а когда вернулась, кипяток хлестал из всех кранов – и на кухне хлестал, и ванная вся была в непроглядном пару: слесари отвинтили краны и не закрыли их. Бешеный напор оторвал держалку для душа, так что гибкий шланг свалился, повис и кружил вокруг себя смертельными кругами. Кажется, это называется реактивная сила. Хоть и не с первого захода, но я его поймала как гадюку, придавила и обезвредила.

Чего еще можно было ждать? Чего еще со мной не случилось в этом прекрасном городе? Все прекрасно, и до океана ходьбы 1 минута 47 секунд, а до ресторанов 15 минут, а до магазинов три минуты, и на каждом висит надпись Ребахас, что переводится на баскский как Бехерапенак. А по-нашему это Скидка.

И вот вчера, в душный жаркий вечер, придя с океана, из ресторана, с полными сумками этого бехерапенака, мечтаю завалиться в кровать под вентилятор со стаканом ледяной из холодильника воды; все шторы, занавесы и экраны опустила, воды налила, лимон туда бросила, разделась догола и потушила свет.

Хренак! Ударило в люстре. Короткое замыкание. И я стою в чем мать родила посреди тьмы и духоты, полностью отрезанная от внешнего мира. Вентилятор не крутится. Компьютер не работает: вай-фай отключился, письмо не написать. Почти полночь. Что будем делать?

Наощупь я нашарила айфон. Он давал слабый свет. Нашарила какую-то полуголую одежду, завернулась в нее. Обошла во тьме квартиру Зачатия, светя айфоном и ища электрощит. Не нашла. Стояла. Думала. Тут снаружи, в коридоре, послышался голос и шум: из соседней квартиры выходил жилец. Я, зажав ключи в руках (главное, не захлопнуть их в квартире!) выбежала в чем была (а я была почти что ни в чем) и стала заманивать соседа в свою квартиру международными жестами приглашения. Мужик вошел ко мне во тьму. Я что-то говорила, а он ничего не понимал, но пошел!

А кто бы не пошел? Голая баба, по-человечески не говорит, заманивает тебя в темную квартиру. Как же не пойти? Я представила себе его жену, которая только что его провожала до порога: вот так выпусти мужика на минуту, да? За сигаретами там ему надо или что. Пяти метров не прошел, и раз! уж его засосало!

Сосед подергал выключатели. Ноль. Нашел щит: у него, видимо, такая же квартира, и он знал. Я светила айфоном, следя, чтобы с меня не свалилось надетое. На щите рубильнички повисли бессильно вниз. Сосед обрадовался: вот, вот там! и попробовал дотянуться до щита. Но ему не хватало росточка. Народ тут, на Иберийском полуострове, вообще невысокий. Я была выше его ростом, но не могла же я это ему показать.

– Corto, corto! – говорил мужик, и я так поняла, что это по-испански «коротыш». Да я и сама видела, что коротыш.

В лучших ведьминских традициях я нашарила и передала ему швабру. Ручкой швабры он тыкал, поднимал упавшие рубильнички, и они соскальзывали и бессильно падали опять. «Жизнь, как подстреленная птица, подняться хочет, но не может», – писал Тютчев по, в общем-то, аналогичному поводу. Не получалось у мужика. Мне его даже жалко стало. Не вышло из него героя.

– Корто! – говорил он. Еще потыкался и ушел боком, виновато держа руки.

Конечно, я нашла в телефоне номер Зачатия, и на счету, слава богу, оставались деньги, и перепуганное Зачатие прибежало, в пол-первого ночи, боясь моего гнева, или слез, или дурного отзыва в Airbnb, но ничего этого не было, и она ловкой женской рукой схватила швабру, воткнула ее в упорные, не желавшие вздыматься тумблеры, и прижала их, и держала, и о чудо, что-то снова треснуло, и был свет. И мы с ней засмеялись и обнялись, и я пообещала ей, что непременно в следующем году приеду в ее сумасшедшую квартирку, в которой я пережила все, что полагается: и огонь, и воду, и краденую стальную вилку.

Удивительно, что хотя нас уж больше года как раскулачило НТВ, народ все еще узнает меня в местах неожиданных, вроде рыночных ворот, где всегда небольшие скопления торговых старух. Там обычно на перевернутых ведрах сидит пять-шесть бабулек с укропом, зеленым луком, закатанными неизвестно когда банками и засоленными без любви огурцами.

Сегодня покупала у одной такой букет для засолки. Старуха выглядела так, будто умерла уже давно, но все никак в гроб не ляжет, – а то кто торговать будет? У нее были банки с опасными грибами, придушенные овощи в мутных пакетах и редиска с землей. Букеты у нее тоже были ниже всякого мыслимого стандарта: лист хрена всего один, смородиновый прутик засох, а чеснока совсем не положено.

– Где же чеснок? – спросила я.

– А Дуня где? – вопросила старуха неожиданно зычным, прямо-таки мужским голосом. – За Чубайсом замужем?

Видимо, это было ответом на мой вопрос. Я представила, как она сидит перед телевизором, иссохшая как Кощей, с всклокоченными серыми волосами, и смотрит неподвижными, ввалившимися глазами на ночной экран. Нас же показывали в час ночи. Смотрит не мигая, слушает про средневековую историю, про якутский язык, про обэриутов, про балет, про тюремные нравы, про японскую поэтику, про императора Александра Первого и старца Федора Кузьмича. После, в третьем часу, выключает телевизор, ложится навзничь, в вязаных носках, и долго лежит без сна, глядя в серый ночной потолок.