Чарльз Мартин - Женщина без имени

Ки-Бискейн – это семь миль в длину и две мили в ширину. Вдоль его берегов располагаются парки штата, и это означает, что недвижимость на свободном месте стоит довольно дорого. На острове находится отель «Ритц-Карлтон», эксклюзивный кондоминиум «Седьмое небо» тоже здесь. Так как местность прошита каналами, многие дома стоят у воды, и у большинства владельцев по несколько лодок. Точно напротив залива Бискейн, на суше штата Флорида, находятся Коконат Гроув, Корал Гейблс, университет Майами и старая церковь с еще более старым пастырем.

Церковь святого Иоанна Богослова всегда поражает меня своей простотой, и это странно, учитывая то, что католиков трудно обвинить в сдержанности. Я их не осуждаю, мой лучший друг – католик. На самом деле, он мой единственный друг, но это несущественно. Суть в том, что его церковь не облита золотом, как рожок с ванильным мороженым. Церковь грандиозна без величественности. Но это не значит, что ею пренебрегают. Церковный двор вылизан. Всюду роскошные растения, цветы. Щебечут колибри. Каждая арка и каждый крытый переход увиты розами. Вы не найдете ни одного сорняка. Здесь все, что на виду, создано не человеком. Это поражает, и у меня не возникает желания уйти. А я, поверьте, все хорошо осмотрел.

Я добрался до Майами утром, но, учитывая то, что было Рождество и что они служат четыре службы подряд, я не стал спешить в церковь до полудня, ожидая, пока рассеется толпа. Когда я подъехал, на стоянке оставался только черный «Рейндж Ровер». Освободившись от облика графа Монте-Кристо, я вошел внутрь, перевел дыхание и прислонился к тяжелому красному дереву. Мне нравилось это место. В дальнем углу курился ладан. Мерцали свечи. Говорят, исповедь полезна для души.

Возможно, это зависит от того, в чем исповедуешься.

Он сидел в дальнем конце. Руки сцеплены на коленях. Напротив – исповедующаяся на коленях. Между шарфом и очками на опущенной голове я не мог многого рассмотреть, но по изгибам тела это была женщина под тридцать или за тридцать. Она закончила говорить, встала, и он протянул ей бумажный носовой платок. Она вытерла им нос и глаза. Настоящая исповедь. Женщина сделала шаг, затем повернулась, нагнулась к священнику, коснулась рукой его щеки и поцеловала. Нежно. Затем второй раз. Собравшись с силами, она сошла с помоста, скрестила руки на груди и торопливо направилась к выходу. В нескольких шагах от алтаря она остановилась и что-то прошептала. Священник встал и ответил. Я ничего не расслышал. Она удовлетворенно прошла к боковому проходу и начала свое одинокое движение к задней двери – и ко мне.

Ее теннисные туфли поскрипывали на мраморном полу, а мои шлепанцы смачно били меня по пяткам. Я отошел в сторону. Снял шляпу. По моим плечам рассыпались выбеленные солнцем волосы. Женщина прошла мимо. На безопасном расстоянии. Она старательно не смотрела на меня. Спутник на орбите. Я уже видел ее раньше. Она часто сюда приходит. Шарф, солнечные очки, выцветшие джинсы. Ничего броского. Женщина могла быть кем угодно. Или никем. Она пряталась, и это было очевидно. Она скользнула мимо, из-под ее очков текли слезы. Бумажным носовым платком она промокала нос. Пластиковый браслет из больницы висел на ее левом запястье. Я бросил взгляд на исповедальню. Старик на многих так действовал.

Я прошел под сводами. Подошел к креслу. Нас разделяла тонкая занавеска. Я сел лицом к священнику. Моя духовная пуповина. Я отодвинул занавеску. Он был отстраненный, смотрел на дверь, за которой скрылась женщина. Ее аромат чувствовали мы оба.

– Что скажете?

Он посмотрел на меня. Склонил голову набок. Голос звучал тихо. Отец Стеди [5] Устойчивый (англ.). Кэприз был священником дольше, чем я живу на свете. И если он каким и был, то точно устойчивым. Мало что качало его лодку. В восемьдесят четыре года у него было немного обязанностей в церкви: он заботился о других священниках и, когда мог, выслушивал исповеди. Он приходил и уходил, когда пожелает, хотя он редко покидал это место. Бо́льшую часть времени он бродил по коридорам, подбадривал других, перебирал свои четки и что-то шептал самому себе. Его кормили, давали ему кров, заботились о его нуждах и возвели на пьедестал, с которого он все время пытался спуститься. Он посмотрел на меня краешком глаза.

– Я храню твои секреты?

Я рассмеялся и посмотрел по сторонам. Церковь была пуста.

– Очевидно.

– Тогда не спрашивай меня о других.

– Вы в хорошем настроении.

Его глаза остановились на мне, но он меня не видел. Его что-то отвлекало: он был сосредоточен на женщине, вышедшей за дверь. Я обвел взглядом пространство собора.

– Вам все еще нравится здесь?

– Это дом.

– Что бы вы стали делать, если бы он сгорел дотла?

Стеди медленно повернулся. Его это не тронуло.

– Господь живет не в зданиях.

– Я не об этом спросил.

Он положил ногу на ногу.

– Огонь не враг.

– Нет? А что же тогда враг?

Старик скосил глаза:

– Спичка.

– А что нам делать с пальцами, которые ею чиркают?

Он сделал широкий жест рукой, обводя собор.

– Мы ими строим соборы.

В Стеди не было претенциозности. Все было тем, чем было. И, Господь свидетель, я любил его за это.

Он встал, запахнул свой шерстяной жакет и указал на полукруглый помост под деревьями, прямо над синей водой, там Стеди выслушивал исповеди других священников. Он махнул рукой:

– Идем со мной.

– И вас тоже с Рождеством. – Он улыбнулся, кивнул и застегнул свой жакет «мистер Роджерс». – На улице почти восемьдесят градусов, а вы в шерстяном жакете.

– Мое тело постарело. Мой дух – нет. – Он снова махнул рукой: – Идем.

– Я туда не пойду.

Он устремился вперед.

– Я не священник.

– А ты был бы хорошим священником.

– Я даже не католик.

Стеди обернулся:

– Подойди.

Я подал ему руку. Он не нуждался в моей помощи и знал это. И я это знал. И он понимал, что я знаю это. И все же он ее принял. Наши шаги отозвались эхом, за которым последовал стук его трости по мрамору. Я заговорил:

– Я видел это однажды в фильме «Крестный отец». Для того парня, который исповедовался, все сложилось не слишком хорошо. Он умер от диабетической комы. – Священник продолжал идти. Мы подошли к помосту. Я остановил Стеди, покачал головой: – Стеди, я люблю вас, я отдам последнюю рубашку, но не сегодня.

Его нос сморщился.

– Мне не нужна твоя последняя рубашка.

Он зашел за фиговое дерево, глядя в другую сторону. Нас разделили ветви. Листья были крупнее моей ладони. Они его маскировали. Он коснулся своего креста, провел большим пальцем по дереву. За десятилетия дерево потемнело от прикосновений его пальцев. Стеди сказал:

– Попробуй: «Простите меня, отец, ибо я согрешил».

Я потянул ветку вниз и сунул голову между ветками.