Виктория Хислоп - Нить

Молодой человек знал, что немцы не понимают ни слова по-гречески, и мог говорить с кириосом Морено свободно, ничего не опасаясь.

– Не думаю, что они пришли за этим. Будьте осторожны, и все обойдется, – прибавил он.

Офицеры захотели осмотреть все цеха. Портные и швеи механически прекращали работу и вставали, когда они входили. Не из почтения – просто так казалось безопаснее.

Младший из двух офицеров провел рукой по рулонам шерсти на складе. Кажется, его особенно заинтересовала тонкая шерсть, и он задержался, рассматривая ее. Наконец вытащил рулон и тяжело швырнул на стол для резки.

– Dieser! – рявкнул он. – Вот эту!

– Им нужны костюмы, – сказал переводчик Саулу Морено. – С вашим ремеслом вам нечего опасаться. Им самим невыгодно вышвыривать вас отсюда. Дело не только в тканях, их и в другом месте можно достать, дело в мастерстве. До них уже дошла ваша репутация. Повезло вам!

– Ну что ж, тогда нужно снять мерки.

Саул Морено позвал своего лучшего мужского портного и тщательно, почти подобострастно начал измерять.

Переводчик свободно переходил с немецкого на греческий, с очевидной почтительностью и официальностью обращаясь к офицерам.

Таким образом, между кириосом Морено и старшим из офицеров состоялось нечто вроде беседы.

– Я вам расскажу, откуда мы про вас узнали… – начал офицер. Он с явным злорадством начал описывать реквизированный дом, в котором они поселились. – Это где-то неподалеку от Белой башни. Превосходное местечко, и люди культурные, самый радушный прием нам оказали. У них две дочери, великолепный «Стейнвей», и повар в доме замечательный.

В Салониках было не так много людей, у которых имелось пианино фирмы «Стейнвей». Исаак, не отходивший от отца, переглянулся с ним.

Тут же офицер подтвердил то, о чем они и сами уже догадались.

– Я сразу отметил платье кирии Леви. С виду прямо как от лучших портных Берлина, а то и Парижа! Она устроила нам маленькую экскурсию по своему гардеробу – и надо же! Рядами висят платья одно лучше другого – и на всех ваши ярлыки! Я надеюсь через пару месяцев привезти жену и знаю, что сюда она нанесет визит в первую очередь. Вас можно поздравить!

Младший офицер подхватил:

– А потом мы увидели костюмы кириоса Леви. Жаль только, все брюки оказались нам до середины икры. Не был бы он таким коротышкой, можно было бы сюда и не ходить!

Он добавил еще что-то, что молодой грек не стал переводить, и оба офицера расхохотались.

При мысли о том, как эти двое роются в шкафах и гардеробной одного из его лучших клиентов, пока он сидит в тюрьме, портному стало жутко и противно.

Потом переводчик обратился к кириосу Морено:

– Насколько я понял, они собираются рекомендовать эту мастерскую всем своим сослуживцам. А пока вы на них работаете, им ни к чему вас закрывать. Настоящую цену они не заплатят, но опасаться вам, думаю, особенно нечего. Они все щеголи, эти офицеры, так что оденьте их как можно шикарнее.

Как только они ушли, кириос Морено собрал всех своих работников. Немецких офицеров все видели.

– У нас появились новые клиенты, – сказал он, – и мы должны постараться для них наилучшим образом.

Все разошлись по своим рабочим местам, однако в воздухе ощущалось напряжение. В мастерской работали только евреи, за исключением Катерины. В отделочном цеху кто-то поставил пластинку ребетики, убавив звук.

По ночам в городе стояла теперь непривычная тишина, однако днем тут и там кипела жизнь. Десятки тысяч беженцев стали стекаться из Болгарии, еще увеличив и без того огромные очереди за бесплатной едой. Пшеницу, сыр, орехи, масло, оливки, фрукты вывозили из страны немцы, так что нехватка продуктов ощущалась все сильнее, и очереди к бесплатным кухням все росли. Товары, пропавшие с магазинных полок, так и не вернулись, и даже самое необходимое можно было достать только на черном рынке.

Вечером после визита в мастерскую немецких офицеров Катерина шла домой вместе с кирией Морено. Проходя мимо кондитерской неподалеку от улицы Ирини, она заметила на витрине новое объявление. Может быть, оно висело там уже не первый день, кто знает, может быть, девушка обратила внимание просто потому, что больше в витрине смотреть было почти не на что. Теперь, когда доставать ингредиенты с каждым днем было все труднее, на прилавках уже не было такого разнообразия сластей.

«ЕВРЕЯМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН».

Так и было написано – черным по белому, жирными, беззастенчивыми буквами, с возмутительной холодной бесцеремонностью. Катерина едва удержалась, чтобы не ворваться туда и не устроить скандал.

Кирия Морено смотрела в другую сторону и ничего не заметила. Девушка взяла ее под руку, и они вдвоем пошли дальше, к старому городу. Обсуждали новость о том, что Афины пали и флаг со свастикой уже развевается над Акрополем. Это был знак окончательного поражения.

На улицах было тихо. Люди теперь старались как можно реже выходить из дома, даже пока не стемнело, и звуки шагов по мостовой на пустой улице казались пугающе гулкими.

– Что бы ни случилось с нашей страной, дорогая, – сказала кирия Морено, подходя к улице Ирини, – мы-то всегда будем держаться вместе.

Два офицера вскоре снова пришли в мастерскую на примерку. Остались очень довольны результатом и заказали еще по четыре костюма. После этого потянулся нескончаемый поток немецких клиентов. На каждый отмененный заказ от греков приходился один новый от немцев. Офицеры то и дело листали модные журналы и рассматривали картинки на стенах. Как только жены и подруги прислали им свои мерки, у закройщиков прибавилось работы. В Германии тканей такого качества было не найти, и офицеры посылали платья домой, как туристы посылают открытки. Особенно сильное впечатление на них произвел шелк от Комниноса, и хотя они платили меньше обычной цены, расценки так или иначе оставались приемлемыми. Во всяком случае, голодать никому в этой мастерской не приходилось.

Модистры не вкладывали в эту работу ни страсти, ни воображения. Не старались изобрести что-нибудь новенькое, поинтереснее, просто вышивали что-нибудь самыми простыми швами, делали стандартные рюши – никакой там прихотливой вышивки бисером или плетеных украшений. Тем не менее результаты неизменно приводили немцев в восторг, а женщины радовались тому, что утаили от них свое настоящее мастерство. Трудиться вполсилы было непривычно. От такой работы оставалось ощущение пустоты, зато она давала кусок хлеба.

Теперь они садились поближе к граммофону и делали звук тише, чтобы за дверью было не слышно. Если в мастерскую входил немец, кто-нибудь громко стучал в дверь, и граммофон тут же закатывали в кладовку и прикрывали одеялом.

В городе, где люди уже начали продавать все подряд, чтобы купить еды, работники «Морено и сыновья» оказались в привилегированном меньшинстве. Если за картину маслом или ковер можно было выручить цену буханки хлеба, с ними расставались без сожаления. Все это теперь ничего не стоило.