Виктория Хислоп - Нить

– Вылитый отец, – сказала она. – В точности таким Димитрий и был, когда родился!

В установленные традицией сорок дней, что она провела дома с младенцем, некоторые модистры из мастерской Гургуриса заходили на улицу Ирини, чтобы полюбоваться на малыша и принести собственноручно сшитые подарки.

– Как жаль, – говорили они, – что отец его не видит.

– Да, – отвечала Катерина с улыбкой, загадочной, как у Моны Лизы.

Павлина тоже приходила и приносила подарки от Ольги.

– Неужели и рождение внука не заставит ее выйти из дома? – спросила Евгения.

– Жаль, но не заставит, – сурово отвечала Павлина. – Я так думаю, этот дом она покинет только в собственном гробу. Но хозяйка передала приветы вместе с подарками. И я знаю, она надеется, что вы сами зайдете к ней, как только сможете.

Катерина наслаждалась каждой минутой этих дней, почти целиком занятых уходом за новорожденным. Она ничего не делала, только кормила и качала его, а пока он спал, шила ему одежду и вышивала на каждой вещичке его имя. Евгения, которая все еще ткала дома на своем станке, всегда была рядом, готовая помочь и поддержать.

Они обе были дома, на улице Ирини, когда пришло письмо от Димитрия. Оно было написано уже давно и, как и прежде, адресовано Катерине, но на этот раз ее фамилия была написана правильно. Когда она увидела адрес на конверте, сердце у нее упало. Макронисос.

Это был пустынный остров неподалеку от берегов Аттики, где правительство устроило гигантский лагерь для заключенных-коммунистов. Он был печально известен творящимися там жестокостями, и давно уже ходили слухи о том, какому зверскому обращению подвергаются там люди.

Дорогая Катерина!

Прости, что не написал тебе раньше и не рассказал, где я. Как ты уже поняла по адресу на конверте, месяц назад меня арестовали. Мне больше нечего сказать, кроме того, что я люблю тебя, скучаю по тебе, твой образ живет в моей памяти, и только это придает мне сил.

Пожалуйста, сообщи эту новость моей маме как-нибудь деликатно и поцелуй от меня Павлину.

В тоне письма ощущалась грусть и надломленность. Все знали, что такое Макронисос и в каких условиях там содержат заключенных. Правительство не делало секрета из того, что происходит на острове: оно хотело, чтобы участь «предателей», отправленных туда, послужила предупреждением остальным. Однако никто не распространялся о том, к каким мерам там прибегали, чтобы вырвать из заключенных признания. Такие подробности можно было услышать только от тех, кто согласился отречься от своих коммунистических убеждений и был отпущен.

Когда парочки ходили любоваться закатом на мыс Сунион, к самому живописному и величественному храму в этих краях, они невольно смотрели на серый скалистый остров за полоской воды, где все казалось безжизненным и неподвижным. Это и был остров Макронисос.

Одного его вида было достаточно, чтобы сломить любого из тех, кого присылали сюда. Среди них было много учителей, адвокатов и журналистов, непривычных к таким условиям. Власти утверждали, что это исправительный лагерь для тех, кого нужно вернуть на истинный путь, но он стал символом насилия и пыток. Помимо тяжелой работы (арестованных заставляли заниматься бессмысленным и изнурительным трудом, например строить дороги, которыми никто не пользовался), здесь применялись постоянные физические и психологические пытки – от избиений металлическими прутьями и лишения сна до одиночного заключения.

Целью всего этого было заставить их подписать отречение от своих убеждений, и, чтобы добиться желаемого, власти прибегали к всевозможным методам идеологической обработки и пыток. Не было секретом, что остров превратили в огромный «центр социальной реабилитации», где содержалось до десяти тысяч бывших бойцов Сопротивления.

Случалось, что люди умирали, не успев «раскаяться». Тысячи их жили в самодельных палатках, голодали до помутнения рассудка, а при отсутствии чистой воды их нередко убивали болезни.

По осторожному тону письма Димитрия можно было догадаться, что оно подверглось цензуре, но Катерина и так поняла достаточно.

– Я должна сходить к Ольге, – сказала она. Пора было Теодорису выйти в свет, а к кому же первому зайти в гости, как не к бабушке. – Пойдем со мной, Евгения? Мне будет легче рассказать эту новость, если кто-то будет рядом.

– Конечно, дорогая. Пойдем после обеда?

В три часа они отправились на улицу Ники.

Павлина ужасно обрадовалась им и ворковала и суетилась над младенцем, словно видела его впервые. Неуклюжую коляску оставили в прихожей и понесли Теодориса наверх, для торжественной церемонии знакомства с бабушкой.

Ольга всплеснула руками от радости и целый час носила спящего малыша на руках, вглядываясь в его лицо и оживленными восклицаниями отмечая черты фамильного сходства.

– Павлина, принеси сюда детские фотографии Димитрия!

Хотя это были сделанные в ателье портреты, где Димитрию было не меньше года и он был снят сидя, все равно можно было разглядеть, как они похожи с малышом, спящим у Ольги на руках.

– Какой красавчик, – сказала Ольга, улыбаясь Катерине. – Если бы знать, где сейчас Димитрий. Вот было бы замечательно, если бы можно было ему рассказать.

Катерина переглянулась с Евгенией, которая, чувствуя себя немного скованно, сидела напротив, на стуле с высокой спинкой. Дальше тянуть было нельзя.

– Я получила письмо, – сказала молодая мать, доставая из кармана конверт. – К несчастью, он арестован.

– Арестован! – воскликнула Ольга. – И куда же его отправили?

Катерина протянула ей письмо.

– Ты ведь знаешь, что там творится? – проговорила Ольга слабым голосом. – Их стараются сломить и заставить отречься от своих убеждений.

– Знаю. Но теперь нам, по крайней мере, известно, что он жив.

– Им ни за что не заставить Димитрия подписать отречение, – твердо сказала Ольга. – Даже если его там продержат до конца жизни, он не согласится. Он самый упрямый человек на свете. И для него это будет означать, что его отец победил.

– Он должен поступить так, как считает правильным, – сказала Катерина.

Павлина вошла в комнату, принесла им чая с мятой и стала в ужасе прислушиваться к разговору.

– Но есть кое-что, что могло бы заставить его передумать, – вставила она.

Три женщины посмотрели на нее, а сама Павлина – на младенца.

– Нет, – сказала Катерина. – Я не хочу, чтобы он знал про Теодориса.

– Я согласна, – сказала Ольга. – Представь, какая перед ним встанет дилемма. Сердце надвое разорвется.

– Все эти люди, которые отреклись от того, во что верили, и вернулись домой, – они опустошены. Муж одной женщины, с которой я когда-то работала вместе на фабрике, подписал, и его отпустили, – сказала Евгения. – Но его жена говорит, он стал другим человеком. Ни работы найти не может, ничего – сидит дома и злится на то, что его вынудили сделать.