Елена Макарова - Фридл

Я отдаю Рите посылочное мыло, с воли. Оно пахнет лавандой, оно нежное. Им вшей не выгонишь. Но не это задача нынешней минуты.

Подарок?

Да.

Я не заслужила.

Завтра заслужишь, а пока беги в умывальню!

Моя Фридл! – Виктор прижимает меня к себе.

Пять секунд.

Ты считаешь секунды?

Да, чтобы растянуть время. Я боялась, что ты уйдешь… принесла в жертву мыло…

Действие первой сцены происходит непонятно где… На какой-то границе. Мы сидим с тобой между живыми, которые больше не могут смеяться, и умирающими, которые больше не могут плакать. В мире, который забыл, как радоваться жизни, когда живешь, и как достичь смерти, умирая.

Я слушаю Ульмана и вижу перед собой маленького ребенка, вылупившегося из серой поношенной кожи, ушли морщины, округлилось личико. Голубые глаза новорожденного. Свет изумления.

Я солдат, а ты девушка. У нас с тобой одни и те же даты. Тысяча восемьсот девяносто восемь – тысяча девятьсот сорок четыре. Вместе – целых девяносто два года! И вот мы сидим на границе и думаем… Что сделать с этим миром? Пустить в расход? Вернуть в него любовь? А там, за твоей рогожей, окно в мир. Луна на ходулях обходит коньки крыш. Надо бы выпить. А что? Кровь – вот что мы будем пить. И целовать задницу дьявола, прости за выражение. Луна бела, кровь горяча. Любовь ушла в рай. Так что же нам теперь делать в этом бедном мире?

Давай продадим наши души на ярмарке.

Нас никто не купит!

Почему?

Потому что всяк желает избавиться от самого себя.

Так что же нам делать?

Король с королевой (персонажи с картины, которую я написала в честь открытия моей выставки в Лондоне) приезжают из Англии навестить подмандатную страну. Все-таки нам удалось ввести их в спектакль. В Палестине они встречают маленькую умненькую девочку, которая просит их сотворить чудо – «освободить народ наш».

Весь детский дом собрался на чердаке. Главную роль исполняла девочка из немецкого детского дома. Я выбрала ее неспроста. Чешские дети враждебно относятся к немецким. Девочка выучила текст по-чешски, но этот козырь мы держали про запас. После первой же немецкой фразы раздался недовольный гул. Девочка сделала паузу, после чего произнесла то же самое по-чешски. Это произвело настоящий фурор.

Никогда не забуду, как она просила английскую королеву «освободить народ наш», – в ее глазах блестели живые слезы. В сентябре 43-го девочку депортировали, и мы больше никогда не играли этого спектакля.

Немецкий художник Конрад еще меньше меня ростом. Когда я сказала ему, что изваяла из металла скульптуру в два с половиной метра высоты, он чуть не свалился с нар. Он готов удивляться и изумляться. Как ребенок. В Терезин он привез с собой наборы открыток с репродукциями великих мастеров. Понятно, что они на вес золота, что он не выпустит их из рук ни под какое честное слово, даже мое, но позволит мне перерисовать любую. При нем – пожалуйста.

Придется «перерисовывать». Хочу попробовать с детьми сделать коллаж по Вермееру. В «Бокале вина» пол с черными ромбиками. После того как они выкрасят бумагу в черный цвет, вырежут из нее ромбики или просто порвут бумагу на кусочки и наклеят на плотные лагерные бланки, они решат, что самое трудное позади, и бесстрашно примутся за фигуры, которые куда сложней ромбиков.

На вопрос, как мне попасть в картину Вермеера, Франц Чижек ответил, что мне нужно попасть в свою картину, то есть стать Фридл Дикер. Наверное, он бы огорчился, узнав, что я не только не стала Фридл Дикер, но и Бедржишкой Брандейсовой не успею стать. Зато я самая великая в Природе, я – Несостоявшаяся.

Конрад пристроился рядом с «Весной» Боттичелли. Это свое любимое произведение он уже раз сто перерисовывал, один к одному.

Эта красавица утихомиривает бурчание в брюхе. Который час?

Не получив ответа, он нахлобучивает кепку с козырьком, проверяет талоны в кармане пальто: «Посмотрю, может, раздают? Если да, придется прерваться».

Позвольте закончить акварель. Она нужна мне завтра.

Конрад пожимает плечами. Что за спешка? Завтра нас вроде бы никуда не отправляют…

Он уходит, я остаюсь. Один на один с Вермеером. Я готова перерисовать все открытки. Ничего своего в голове нет.

Весна. Прозрачное розово-голубое небо. Крепостные валы покрыты желтыми коврами одуванчиков. Жаль, нельзя рисовать с детьми на воздухе. Обучение запрещено, и сумасшедший комендант может заподозрить меня в преподавании природоведения.

Мы смотрим и запоминаем, как образуется форма, кругами, тычками. Мы рисуем руками в воздухе. Это смешно. Рисовать с голоса тоже смешно. Хорошо, что я могу хоть чем-нибудь рассмешить не по возрасту серьезных девочек.

Молодые воспитательницы не отходят от детей ни на шаг, я же вольно гуляю по местам, для сего разрешенным.

А вот и мои мальчики! Бегут вприпрыжку: «Тетенька, а когда мы еще будем рисовать?» Другое дело! Еще недавно они брели гуськом, втянув головы в плечи. Маленькие депрессивные старички из Берлина. Их отцы якобы хотели поджечь выставку «Советский рай», за что и были расстреляны. Матерей пощадили. Безумие безответно.

«Я работала с мальчиками из Германии… В свои восемнадцать лет мне было очень сложно справляться с этими недоверчивыми молчунами. А тут их как подменили. Спрашиваю, что случилось? А они мне: “Тут есть тетя, она разрешает рисовать красками все, что хочешь, и мы рисовали, мы ее любим…”

Мне захотелось узнать, что это за тетя, и я пошла в L-410. Я встретилась с Фридл на 10 минут, мы обе спешили. Все дело было в ее глазах. Они излучали свет. Я спросила ее, как мне быть с мальчишками, что-то ведь надо спросить, раз пришла. Фридл ответила: “Приводите их ко мне. Они получают удовольствие от рисования. Удовольствие пробуждает вкус к жизни”».

Сузи Дорфлер забыла сказать главное – она сама начала рисовать, и это стало для нее событием. Она собрала группу молодых воспитательниц. Нашлось много желающих. И это правда.

У меня появилась блистательная ученица, восемнадцатилетняя Эрна. Она работает воспитательницей в L-318, у восьмилетних мальчиков.

«Фридл была моим учителем около двух лет; хотя я не помню точно, как она объявилась в “моем” детском доме, но пришла она по собственной инициативе и пригласила меня и нескольких моих коллег, которые интересовались рисованием, принять участие в занятиях. Сначала мы ходили в ее “студию”, потом она стала проводить еженедельные семинары в комнате, где мы жили с детьми. Несмотря на то что по большей части участниками занятий были “взрослые” (чуть постарше меня), к нам нередко присоединялись и дети. Так или иначе, в рамках наших ежедневных “школьных” занятий я стала передавать моим подопечным мальчишкам то, чему училась у Фридл, используя те же или почти те же методы.