Энтони Дорр - Собиратель ракушек

Доротея ни с кем не делится этими планами, да никто ее и не спрашивает. Переезжают они в последний день учебного года. Ближе к вечеру. Словно тайком. Пикап с дощатым кузовом расплескивает лужи на асфальте: Огайо, Пенсильвания, Нью-Йорк, Массачусетс – и дальше в Нью-Гэмпшир. Отец, сжимая побелевшими пальцами руль, смотрит на дорогу пустым взглядом. Мать сидит с суровым видом перед снующими «дворниками» и не смыкает век, губы изогнуты дождевыми червяками, хрупкая фигура напряжена, будто стянута десятками стальных полос. Костлявые кулачки, можно подумать, дробят морскую гальку. Взялась резать на коленях сладкий перец. Передает на заднее сиденье сухие тортильи, втиснутые в пластик.

На рассвете, миновав долгие мили сосен, склонившихся над шоссе, они видят Портленд. Сквозь толщу облаков цвета лососины улыбается солнце.

Доротея трепещет от одной мысли о приближении океана. Ерзает на сиденье. Вся загнанная в клетку четырнадцатилетняя энергия растет, как горка выигранных камешков. В конце концов шоссе делает отворот – и впереди вспыхивает залив Каско. Солнце прокладывает по воде искристую дорожку прямо к Доротее. В полной уверенности, что сейчас увидит дельфинов, та прижимается носом к оконному стеклу. Вглядывается в сверкание воды: не мелькнет ли где плавник или хвост.

Она бросает взгляд на материнский затылок – хочет понять, замечает ли мама то же, что и она, испытывает ли те же чувства, волнуется ли при виде мерцающих океанских просторов. Ее мама, которая четверо суток пряталась под кучей лука в грузовом составе, идущем в Огайо. Которая познакомилась с будущим мужем в построенном на болотах городке, примечательном разве что трещинами на тротуарах, паровозными гудками да зимней слякотью, и создала дом, чтобы никогда его не покидать. Которая, наверное, вся кипит при виде бескрайних вод. Но никаких признаков этого Доротея не обнаруживает.

Харпсуэлл. Доротея замирает у входа в арендованный родителями дом. На пороге рая. За тихим шелестом сосен и зарослей ежевики туманной завесой тянется океан.

Отец стоит в центре тесной кухоньки, где полки украшены нитками ракушек, а на подоконниках пылятся старые бутылки; поправляет очки, сжимает и разжимает пальцы. Как будто он ожидал найти здесь справочники кораблестроителя, надраенную латунь, иллюминаторы. Как будто ни сном ни духом не ведал, что увидит кухню, да еще украшенную ракушками. Мать, как вертикально поставленный болтик, замерла в гостиной. Разглядывает выгруженные из кузова коробки, чемоданы и сумки. Волосы ее собраны в большой узел.

Вытянув руки, Доротея привстает на цыпочки. Снимает коричневый свитер. Где-то за соснами неумолчно кричат чайки; скользит тень скопы.

Мама говорит: Ponte el sueter, Dorotea. No estás en puesta al sol [4] Надень свитер, Доротея. В тени ведь стоишь (исп.) . .

Как будто здесь солнце греет иначе. По песчаной тропе Доротея идет сквозь жухлую траву к морю. Тропа упирается в выщербленную, ржавого цвета каменную плиту, что в незапамятные времена вылезла из-под земли. Она тянется в обе стороны и уходит в дымку. Океан, склонившиеся от ветра сосны да утренний туман – больше ничего тут нет. У кромки воды Доротея наблюдает, как на гладкий каменный склон шлепаются невысокие волны, толкая перед собой тут же отступающую ленточку пены. Туда – сюда. Туда – сюда.

Обернувшись, она видит сквозь сосны все тот же белый домишко. Большеголовые одуванчики, песчаный дворик, облупившаяся краска. Домишко горбится и мокнет на своем фундаменте. Отец что-то говорит с порога, указывая то на мать, то на пикап, то на съемное жилище. Доротея видит, как он раскрывает и сжимает ладони. Спорит. Она видит, как мать забирается в пикап, на пассажирское место, резко захлопывает дверцу и смотрит вперед. Отец уходит в дом.

Доротея поворачивает обратно, загораживает глаза от солнца и видит, что туман рассеивается. Слева легко скользит зеленый поток – устье реки. Справа вдоль воды выстроились деревья. Ярдах примерно в пятистах на берегу возвышается скалистый утес.

Туда она и сворачивает; подошвы гнутся на крутом склоне. Ей то и дело приходится заходить в море; у коленок тут же возникают водовороты, от холодной соли щиплет бедра. Кроссовки скользят по илу. Откуда-то спускается клок тумана, и утес исчезает из виду. Каменная плита делается совсем крутой; чтобы миновать этот участок, приходится идти вброд. Вода достает выше пояса, будоражит живот. В конце концов каменная плита плавно поднимается вверх, ноги больше не скользят, и Доротея карабкается обратно, руки в грязи, кожу саднит от соли, ноги сами несут ее, насквозь промокшую, на каменный уступ. Скала вдалеке все еще полускрыта туманом.

Заслоняя глаза от солнца, она еще раз вглядывается в океан. Водятся ли тут дельфины? Акулы? А где же яхты? Ни следа. Нигде. Выходит, океан – это гранит, камыши и вода? Ил? Кто бы мог подумать, что здесь только пустота, мерцающий свет и мутный горизонт?

Откуда-то из дымки набегают волны. На миг ей даже становится страшно: а вдруг на всей планете не осталось, кроме нее самой, ни одной живой души? Надо поворачивать к дому.

И тут она замечает рыбака. Вот он, слева. В воде стоит. Откуда только взялся? Ниоткуда. Из моря, что ли?

Она приглядывается. Какая удача: хотя бы есть на чем глаз остановить. Мир откатился назад и оставил одно это видение. Беззвучное, мимолетное колдовство. Удочка – будто продолжение руки, идеальная дополнительная конечность, плечо развернуто, шоколадный торс обнажен, ступни по щиколотку скрыты морем. Вот, значит, каков он, штат Мэн, думает она, вот таким он может оказаться. Как этот рыбак. Этот мираж.

Он выгибается и делает широкий заброс через голову, описывая леской большие круги вначале далеко сзади, потом далеко впереди. Когда леска вытягивается параллельно поверхности моря, он дергает на себя вершинку удилища, и тут леска выстреливает в противоположном направлении, над камнями, почти до самых деревьев, как будто вознамерившись обмотаться вокруг низкой ветви, но рыбак, не давая ей такой возможности, вновь посылает ее вперед, в море. И тут же придает ей обратное направление. С каждым разом выброшенная леска улетает все дальше, отчаянно тянется к деревьям. В конце концов, улетев назад до прибрежных зарослей, она распрямляется в линию над барашками морских волн. Тогда он, зажав комель под мышкой, обеими руками подтягивает леску. Забрасывает вновь, леска описывает завораживающие дуги, похожие на волны прибоя, и в конце концов выстреливает в море, где опускается за небольшим пятнышком зыби. И он опять подтягивает ее к себе.

Доротея стоит на камне, ступнями ощущая спрессованные слои окаменелостей. Задерживает дыхание. Считает до двадцати. А потом спрыгивает с каменного уступа в воду и скользит кроссовками по ракушечнику и склизким водорослям. С поднятой головой она проходит сотню ярдов. Направляясь к рыбаку.