Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен

Скорятин снова посмотрел в зал, увидел несколько нетерпеливо поднятых рук и кивнул немолодой женщине с больными глазами.

— А как вы относитесь к статье Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами!» в «Советской России»? — спросила она. — Вы с ней согласны?

— Нет, не согласен. Это платформа антиперестроечных сил. Кому-то очень хочется назад, в тоталитарное стойло.

— Но ведь про Сталина же она правильно пишет… — пророкотал, борясь с одышкой, Федор Тимофеевич и звякнул наградами.

— И что же она пишет? — Гена придал лицу такое же выражение, с каким Исидор выслушивал Галантера, заведовавшего юмористической полосой «Мымры».

— Что даже Черчилль признал: Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой.

— Лучше бы он оставил в живых пятьдесят миллионов, замученными в ГУЛАГе!

— Геннадий Павлович, а вам что-нибудь в нашем прошлом нравится? — не удержался Колобков.

— Да, храмы, которых так много в вашем замечательном городе.

— Лучше бы магазинов побольше! — тоскливо крикнул кто-то.

— Ну что такое говорят? То баня, то магазины…

— А вот Нина Андреева пишет… — к трибуне подбежал мужичок и развернул вырезку, истершуюся на сгибах: «Наверное, не одной мне бросилось в глаза, что призывы партийных руководителей повернуть внимание “разоблачителей” еще и к фактам реальных достижений на разных этапах социалистического строительства, словно бы по команде, вызывают новые и новые вспышки “разоблачений”. Заметное явление на этой, увы, неплодоносящей ниве — пьесы М. Шатрова. В день открытия XXVI съезда…»

Зал снова завелся.

— Надоели вы со своей Ниной Андреевой. Вчерашний день. Про будущее скажите!

— Нет, сначала надо сломать прошлое…

— Будущее совсем не обязательно строить на обломках прошлого…

— Ну, хватит, хватит! — Директриса махнула рукой. — Видите, Геннадий Павлович, сколько у людей вопросов, и решать их нужно постепенно…

— Пропасть, Елизавета Михайловна, преодолевают в один прыжок, в два не получится… — отчетливо произнес Скорятин.

Зал зааплодировал.

— Вообще-то через пропасть не прыгают, а строят мост, — переждав хлопки, грустно заметила Болотина. — Ну, не будем больше мучить гостя. Последний вопрос!

Поднялся, как говорится, лес рук. Выбирая счастливца, Гена подумал, что аргумент про «мост» вышел у Елизаветы Второй довольно убедительным, и надо на досуге поломать голову, как при случае остроумно возразить. Наконец москвич благосклонно кивнул школьнице в синем форменном жакете.

— А вы женаты? — спросила она и покраснела, как первомайский шарик.

— Нет, к сожалению, — не задумываясь, соврал он.

— А у вас есть любимая женщина? — уточнила она, сделавшись цвета вареной свеклы.

— Теперь, кажется, есть… — ответил он и посмотрел на Зою.

— Ну хватит! — Болотина встала, поморщилась и ушла, держась за бок. Следом, звеня наградами, ушагал на негнущихся ногах оскорбленный ветеран, Илья провожал его, успокаивая:

— Федор Тимофеевич, не надо так обижаться… Это же просто полемика, спор, плюрализм…

— Вредительство, а не плюрализм! — пыхтел дед. — Я напишу в ЦК!

— Ну, зачем сразу в ЦК?

— В Политбюро напишу!

Зоя хотела уйти вслед за Колобковым, но Гена скорчил умолительную гримасу, она вздохнула, улыбнулась и осталась в зале. К знаменитости выстроилась очередь за автографами. Он расписывался на чем попало — на газетах, журналах, читательских билетах, ученических тетрадках, неровно выдранных блокнотных листочках, каких-то случайных бумажках — кто-то подсунул квитанцию химчистки. С натужной скромностью спецкор выслушивал восторги, одновременно давая интервью кивающему Пуртову — тот буквально всунул микрофон гостю в рот. Еще Скорятин успевал отвечать на вопросы:

— А Солженицын вернется?

— Обязательно!

— А хлеб подорожает?

— Нет, только икра.

— А Горбачев и Ельцин помирятся?

— Едва ли…

— А правда, что настоящая фамилия Аллы Пугачевой — Рабинович?

— Не проверял.

— А кто все-таки написал «Тихий Дон»?

— Гений.

Мятлева сидела в стороне и как-то странно смотрела на москвича, а он тем временем старался мягко отвязаться от зануды-доцента с его рукописным трактатом «Христианский марксизм — будущее человечества». Исподтишка поглядывая на библиотекаршу, Гена подумал: он отдал бы десять лет жизни, чтобы узнать, что происходит в голове женщины, когда она смотрит на мужчину, решая: «да» или «нет». Какие фантазии расцветают и гаснут, какой сокровенный трепет пробегает по телу, какие слова умирают на загадочно улыбающихся губах…

— Товарищи, нашему гостю предстоит еще несколько встреч. Имейте совесть! — строго объявила Зоя. — Девушка, вы второй раз за автографом подходите.

— Это маме…

— Тогда сразу и папе берите!

Библиотекарша встала, взяла Гену за руку, извлекла из огорченной толпы и повела в кабинет начальницы. По пути он сжал ее пальцы чуть нежнее, чем следовало бы, в благодарность за избавление от неуемной публики, она же в ответ отняла ладонь, но не так быстро, как положено даме, недовольной смелостью нового знакомца. Скорятин почувствовал, что его сердце нежно набухает, подобно большой весенней почке.

Вопреки всему Болотина была настроена вполне миролюбиво.

— Ну что ж, живенько получилось, — оценила она.

— Какой народ у вас любознательный! — похвалой на похвалу ответил журналист.

— Да, тихославльцы такие, особенные…

— Есть версия, — вставил Колобков, — что Тихославль был самой первой столицей Руси.

— А Киев?

— Это потом, после потопа! — объявил пропагандист, ловя Зоин взгляд.

— После какого еще потопа, Илья Сергеевич, что вы мелете!? Мы, слава богу, не в Палестине! — нахмурилась Елизавета Вторая.

— Сейчас объясню… Здесь, где мы с вами стоим, был Русский Океан. Когда, размыв Гороховецкий отрог, вода ринулась вниз к Волге…

— Ладно вам глупости-то болтать! Лучше скажите, Федор Тимофеевич успокоился?

— Нет, сказал, письмо в ЦК напишет!

— Зря вы так, Геннадий Павлович, — попеняла Болотина. — Он у нас председатель Совета ветеранов. И без ног, как Мересьев.

— Очень жаль! Но нельзя жить вчерашним днем, молиться на душегуба, как на икону. Вы согласны, Зоя Дмитриевна? — спросил Гена.

— Не знаю… Жалко стариков. Они до сих пор на Хрущева из-за Сталина злятся. А вы им теперь говорите, что Сталин хуже Гитлера.

— Хорошо, Джугашвили лучше Шикльгрубера! — согласился москвич. — Но только для вас!

— Галантно! — хмыкнула директриса.

— А вы знаете, что Сталин — внебрачный сын Пржевальского? — оживился Илья, страдая от Зоиного невнимания.

— Час от часу не легче! — всплеснула руками Болотина. — Почему тогда не Миклухо-Маклая?