Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен

После очередной встречи с избирателями бригада должна была отплыть в Тихославль и заночевать там, в охотничьем хозяйстве, записанном на дочь губернатора от второго брака Эвелину. По слухам, она давно просветлялась в каком-то тибетском вип-монастыре. Перед сном свита из деликатности увольнялась на берег. Оно и понятно: устав на общественном поприще, Нал отдыхал. До утра «метеор» мерно бился бортом о причал, а над водами носился хорошо поставленный Каринин стон.

Гена по указу Кошмарика, замутившего с губернатором общий бизнес, сопровождал кандидата в предвыборном заплыве, чтобы написать для «Мымры» очерк «Волга течет в будущее». Он высматривал в окошко купола Тихославля, смаковал двадцатилетний коньячок и предвкушал, как сойдет на берег, прогуляется по музейному городу, заглянет в библиотеку и с ленивой симпатией поинтересуется: «А вот была тут у вас этакая Зоя Дмитриевна Мятлева… Что вы говорите? Ну, надо же… Жаль. Очень жаль!» А если ответят: «Как же, как же! Она у нас и теперь работает. Позвать?»

И тут на Гену накатывало смятение: он страшился увидеть Зою через столько лет. Вдруг та, из-за которой он едва не сошел с ума, превратилась в усталую одутловатую тетку, отупевшую от библиотечных формуляров и ежедневного домоводства? Как тогда примирить жестокую очевидность с лучезарной девушкой, жившей в его памяти все эти годы? Расставшись, Скорятин, конечно, не думал о ней денно и нощно, но быстротечная тихославльская любовь пожизненно осталась в нем, как немецкий осколок в груди деда Гриши. Приводя внука в баню, тот всегда показывал на рытвину в боку, поясняя, будто в первый раз:

— Фашистский подарок. Как попал в 1943-м, так и сидит под сердцем.

— А почему не вынули?

— Военврач сказал: нельзя — умру.

Умер он, когда осколок вдруг «пошел», — так объяснил хирург в Склифе.

До Тихославля оставалось четверть часа плавного речного ходу, когда позвонили из избирательного штаба и доложили: в городе митинг, пристань блокирована пикетами, люди возбуждены, понаехали телевизионщики, даже уроды из ЮНЕСКО прискакали. Скорятин как раз приканчивал бутылку коньяка «Супер-Ной» с пресс-секретарем Аликом, налимовским племянником. Во всяком случае, босса тот называл «дядей Витей» и говорил о нем без костяной преданности, какую напускает на себя служивая челядь, зная о жестоком аппаратном наушничестве.

— А что там случилось? — спросил Гена, как бы почти не интересуясь.

— Народ бузит.

— Из-за чего?

— Из-за фигни. Дядя Витя гольф-клуб хочет… Европейского уровня! С гостиничным комплексом, с яхт-клубом. Чтобы симпозиумы проводить, как в Давосе. Тихославль-то — пряник, а не город!

— Вот и хорошо. Инвестиции пойдут, рабочие места…

— Конечно! Телки со всей Волги слетятся… — ухмыльнулся племянник, явно завидуя дядиной неукротимости. — Только народ у нас дикий. Азиопа! Уперлись. У них там, на берегу, какие-то каменюки…

— Языческая Троица?

— Точно. Ты-то откуда знаешь?

— Читал.

— Когда только успеваешь? Не дают они возле этой Троицы котлован рыть, а лучше места нет. Такой вид на Волгу! И рельеф как раз для гольфа. Дядя Витя даже благословение у владыки Афанасия получил, обещал камни не трогать, только огородить. Пойдет прибыль, сказал, спортивную школу построю. Нет, бузят. Вот скажи, с таким народом развитой капитализм можно построить? Уроды какие-то, а не население! Правильно Троцкий хотел их строем на работу водить…

— Ты про трудармию, что ли?

— Про нее. Дядя Витя считает, это единственный выход.

«Метеор», сбросив скорость, плыл мимо Тихославля. В закатном солнце пылали купола, затмевая осеннюю желтизну леса. На стрелке, разделяющей Волгу и Тихую, все так же стоял храм, но не блеклый, как прежде, а ослепительно белый. Детинец на горе стал выше, новее, затейливее. Видно, за минувшие годы надстроили оглоданные веками стены. Появились кровли из красного теса с коньками. Да еще воткнули сбоку ретрансляционную вышку, вроде гигантского шампура.

На ярусах бело-голубого дебаркадера, напоминавшего старый колесный пароход с обрубленными носом и кормой, толпился народ. Вдоль борта растянулись транспаранты:

Скорятин оценил остроту тихославцев: дядя Витя при советской власти, недолго посидел в Мордовии за липовые наряды и продажу фондированных стройматериалов дачникам, но тема была табуирована, как добрачные связи принцессы Дианы. Считалось, Нал пострадал за любовь к свободе.

«Метеор» качался на волнах, и его медленно разворачивало течением.

— А чего встали? — спросил Гена.

— Человечка нашего забираем. «Наглядку» рассовывал, но не пошло. Как бы не прибили паренька, — пресс-племянник показал пальцем на берег.

С дебаркадера в большой катер спускался, увертываясь от тумаков, щуплый человечек, а народ швырял вниз какие-то белые брикеты. Наконец катер отвалил от негостеприимной пристани, задрал нос и, раздваивая пену, помчался на базу. Вскоре «метеор» мягко шатнуло, послышался скрежет спускаемого трапа. В окно было видно, как команда спешно перегружает с борта на борт «брикеты» — пачки книг. Кое-где оберточная бумага порвалась, и стала видна обложка с глянцевым Налимовым, бредущим по грудь во ржи. Пострадавший «паренек», придерживая оторванный ворот куртки, ни с кем не здороваясь, быстро прошел по салону на доклад в «люкс», откуда выставили взъерошенную мисс Среднюю Волгу. Его удаляющаяся сутулость показалась знакомой. И когда изгнанник почти сразу же вышел, точнее, вылетел от босса, Скорятин узнал книгоношу Вехова, постаревшего, жалкого, надменного, обиженного. Бодрясь своей перевернутой улыбкой, он, ни на кого не глядя, тяжело плюхнулся в кресло за спиной редактора «Мымры». Сперва Гена не хотел обнаруживать себя, но «Супер-Ной» сообщил сердцу теплое хмельное озорство, и журналист, просунувшись между зачехленными спинками, позвал:

— Господин Вехов, ау! Где же ваш лиловый смокинг?

Переплетчик, кажется, задремал и не сразу открыл страдающие глаза. Некоторое время он с удивлением смотрел на сдавленное креслами лицо и наконец узнал.

— А-а… Вы-то здесь что делаете?

— То же, что и вы!

— Неужели?

Он посмотрел на знаменитого журналиста, как бомж, обнаруживший в соседнем мусорном баке банкира Авена.

— Что-то вас в посольствах давно не видно, — поквитался Скорятин.

— Некогда.

— Ловите своего Снарка? Поймали?

— К сожалению, поймал.

— И кто же он?

— А вы не поняли?

— Какие еще книжки издаете?

— Всякие.

— Как там Катя?

— Какая Катя? — искренне не понял переплетчик.