Мелисса Бэнк - Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле

Я вспомнила, что нужно поблагодарить его за последнюю книгу, которую он прислал мне с работы, — одного норвежского философа, — и Генри спросил, прочитала ли я ее.

— Ага, — ответила я. — Целый день на нее потратила. И этот день показался мне длиннее месяца.

Он повернулся ко мне и проговорил:

— Тебе известно, что твой интеллектуальный коэффициент при каждом нашем разговоре колеблется вверх-вниз примерно на пятьдесят пунктов?

Я не знала, считать это похвалой или оскорблением, но мне не понравилось, как он смотрит на меня — словно с высоты своей новой жизни. И я сказала:

— Никому не нравится, когда ему в лицо говорят то, что о нем думают.

Генри улыбнулся и, возобновив поиски, сказал, что слушал лекции этого норвежского профессора.

— Представь себе, что ты пытаешься уяснить его философию, невзирая на чудовищный акцент. Да еще при его заячьей губе… Но все прикидывались, будто что-то понимают. Такой умный вид делали…

И Генри изобразил усердного студента, записывающего лекцию, но тут же прервал свое представление, обнаружив на нижней полке Фрейда.

Он полистал книгу, отыскивая нужный абзац.

— Ага, вот! Послушай, Фрейд говорит: «Отправлять молодого человека в жизнь с такой фальшивой философской ориентацией в области секса все равно что снабжать людей, отъезжающих в полярную экспедицию, летней одеждой и картами итальянских озер». — Он покачал головой. — И это всего-навсего сноска.

Я внимательно на него посмотрела.

— С бородой ты выглядишь заправским морским волком.

Он рассеянно коснулся лица, как это делают бородатые мужчины, потом протянул мне книгу «Недовольство культурой».

— Джулия уже рассказывала тебе об изящных тарелочках? — поинтересовалась я.

Он посоветовал мне воспринимать Джулию проще: ее слишком разволновала встреча с нашими родителями.

Я решила вернуться к этой теме позже.

Генри достал из своего чуланчика ярко-красную рубашку.

— Тебе нравится? — Он бросил ее мне. — Купил на распродаже в Беркли, — сказал он, имея в виду свою последнюю медицинскую практику в лаборатории модификации поведения, где ему приходилось отучать собак от стадного инстинкта.

— Когда ты жил там, мы виделись чаще, — заметила я.

Он сказал, что они с Джулией приедут сюда снова через пару недель.

— Тогда я тебя уже не узнаю, — сказала я. — Ты, наверное, будешь в костюме и при галстуке.

— О чем ты говоришь?

— Ты выглядишь старше, чем раньше.

— Так я на самом деле стал старше.

— Три месяца не играют роли. Ты изменился как личность.

На этот раз он не нашелся с ответом и молча посмотрел на меня.

— Теперь ты уже плутишка, — добавила я. — Ты привез предкам бутылку вина.

Он сел со мной рядом на кровать.

— Возможно, я еще расту, — проговорил он. — Не знаю, так ли это, но допустим, что так. Разве это причина для того, чтобы сердиться на меня?

Я взглянула на красную рубаху, лежавшую у меня на коленях. На кармане было большое чернильное пятно.

И тут Джулия позвала нас к столу.

За ужином завязался разговор о серьезных книгах, которые каждый, кроме меня, прочитал или собирался прочитать. Джулия только что прочла книгу знаменитого автора, о котором я никогда не слышала, и заявила, что она «экстраординарная». Я подумала: «Ты слишком много читаешь».

При прощании я заметила, что Джулия очень понравилась моим родителям. Не только из-за Генри; Джулия казалась доброй, отзывчивой и бесхитростной, каковой и была на самом деле. Именно такую дочь они и заслуживали.

Когда мы ехали домой, я думала о Джулии и Генри и прикидывала, что для меня означала бы разница в восемь лет: я имела в виду шестилетнего мальчика-соседа. И изрекла вслух: «Это все равно, что я сошлась бы с Вилли Швамом».

Мама притворилась, будто бы не слышит. Отец сказал, что главное, чтобы Вилли и я были счастливы, но в его голосе мне почудилась усмешка.

Я колебалась с ответом. Наконец все-таки вымолвила:

— Наверное, сначала я просто была бы для него еще одной сестренкой. Но однажды ночью…

Мама перебила меня:

— Кажется, мне сейчас будет худо.

Я никогда не говорила всерьез с моими родителями о любви, а тем более о сексе. Самыми доверительными были разговоры о наркотиках, которыми я не интересовалась.

В день окончания школьных занятий я поняла, что у меня нет планов на лето, и мне предстоит сидеть дома — в окрестностях Нью-Джерси и на побережье, — даже в августе не помышляя о поездке в Нантакет и ожидая начала унылого учебного года.

Я прощалась с друзьями, которые отправлялись искать приключений среди дикой природы и разбивать лагеря с индейскими названиями. Мы обменивались адресами, и всякий раз, давая свой, я предчувствовала надвигающуюся скуку будущих летних дней. Когда кто-нибудь из друзей спрашивал, что я буду делать дома, я ловила себя на том, что отвечала: «Возможно, устроюсь работать».

За обедом я рассказала об этом родителям.

Мама вздохнула:

— Я думала, ты поступишь на курсы живописи и будешь посещать тренировки по теннису.

— Я могу устроиться на неполный рабочий день, — сказала я.

— А не поработать ли тебе опять у отца? — спросила она, взглянув на него.

Я любила наблюдать за отцом на его рабочем месте — он был главным неврологом поликлиники, — мне нравилось смотреть, как он в своем белом халате пожимает пациентам руки и приглашает их в кабинет. Но я сказала:

— Мне нужен новый опыт, мама.

— Так может, стоит заняться медицинской практикой в той области, которая тебя интересует?

Я напомнила ей, что у меня ни к чему нет интереса.

— Ты любишь рисовать, — возразила она.

Я сказала, что думаю стать официанткой.

Папа промолвил:

— Попрактикуйся, убирая со стола.

Я пробежала в газете колонку с объявлениями о найме рабочей силы, но каждая работа требовала какого-то опыта. Я обращалась к потенциальным работодателям, используя слова из газеты: «Специальности у меня нет, но кое в чем я разбираюсь», однако из этого ничего не вышло.

Занятия на художественных курсах и теннис я отложила на лето, а пока что помогала маме по хозяйству и ходила плавать на залив со своей подругой Линдой.

Вечера были тихие. После ужина я отправлялась в спальню — писать письма друзьям и делать зарисовки. Я рисовала людей, стоявших группами, словно позирующих для фотоснимка, который займет место в альбоме.

Отец в кабинете наверху читал свои журналы «Неврология» в зеленой обложке и «Поражения нервной системы». Мама в столовой просматривала газеты. Время от времени она кричала ему, не хочет ли он что-нибудь из фруктов, и я относила ему то персик, то сливу, то нектарин. Перед сном я выгуливала Атланта, выкуривая при этом запретную сигарету.