Анна Гавальда - Матильда

Какова она была на вкус, твоя любимая? — интересуются все до последней буквы того единственного алфавита, который я когда-либо знал, — и в каком порядке ты бы нас расставил, если б попытался рассказать ей об этом?

Ласточкино гнездо. Теплый инжир. Перезрелый абрикос. Ягода малины, проглоченная под моросящим дождем.

Иногда попадалась межа. Иногда царапины приливов, кровопускания души и лунная кровь. Или лунное семя. Или молоко. Молозиво Афродиты.

Ужасающая смесь материнского молока и выделений течного зверя.

Трюфеля в мешочке. Губы и прочие обрезки плоти, пошированные в душистых травах в большом количестве воды. Выпотрошенный скат. Розовое мясо на кости. Бульон из моллюсков. Эмульсия, скопившаяся под панцирем. Соус из сока морских ежей. Чернильная вытяжка из кальмаров, пойманных на блесну. Верхушка конфетки берлинго с затупившимся уголком. Леденец из амброзии. Цитрон. Красный цитрон с йодированной цедрой. Ви…

Ох, Матильда,

Я сдаюсь.

Я любил тебя.

Я любил тебя сильнее, чем смогу это сказать,

Но совсем не так хорошо.

У меня тряслись руки. Сама не знаю, что это было: меня накрыло волной стыда, позора, ощущением раскрытой и оскверненной тайны, к горлу подступила тошнота.

Я не понимала, что со мной происходит. «Эй, — разнервничалась я, — успокойся, старушка, успокойся. Это ничего не значит, это ничего не значило , подумаешь, какой-то умник, посасывая колпачок ручки, предавался эротическим фантазиям.

К тому же, возможно, он и читать-то не умеет, этот твой дока в ножах и колбасных обрезках…»

Неважно, я сожгла письмо в раковине.

Меня мутило, знобило, потряхивало, я вся покрылась потом и, прикрыв ладонью рот, упорно заталкивала в слив обгоревшие клочки бумаги.

Я спешила, дергалась, словно опаздывала, ледяной пот застил мне глаза, я чувствовала потекший макияж.

Меня вырвало.

Помыв раковину хлоркой, я долго, долго ополаскивала ее водой. До тех пор, пока вся эта беда не скрылась в глубинах парижской канализации.

— С тобой все в порядке?

Голос Полин.

Не слышала, как она вошла. Ее, конечно, беспокоило не мое здоровье, а расход воды.

— Тебе нездоровится?

Я обернулась, желая ее успокоить, но поняла, что она мне не поверит.

— О господи… Что еще с тобой приключилось? Перебрала вчера с алкоголем, да?

Ну и репутация у меня…

— А вот и нет! — глупо похвасталась я, пальцами вытирая растекшуюся тушь. — Большой праздник мне сегодня еще только предстоит! Смотри, какая я нарядная… Собираюсь на свадьбу к Шарлотте…

Полин даже не улыбнулась.

— Матильда?

— Да.

— Я не понимаю тот образ жизни, что ты ведешь…

— Я тоже не понимаю! — рассмеялась я и высморкалась в раковину.

Полин пожала плечами и направилась к своему любимому чайнику.

Я чувствовала себя глупо. Полин не часто проявляла ко мне такой интерес. Мне хотелось исправить ситуацию. Да и потом мне нужно было с кем-то поделиться.

— Ты помнишь… Тот тип, что нашел мою сумку…

— Тот псих?

— Ну да.

— Он снова проявился? Продолжает к тебе приставать? О черт, чай почти кончился…

— Нет.

— Надо сказать Жюли, пусть купит чая…

— Он повар.

Полин как-то странно на меня посмотрела.

— А? Да? И что? Почему ты мне это говоришь?

— Просто так… Ладно, мне пора, не то я опять все пропущу.

— Когда вернешься?

— Не знаю.

Она проводила меня до дверей.

— Матильда?

— Йес.

Она поправила мне воротник.

— Какая же ты красавица…

Я улыбнулась ей в ответ и почтительно склонила голову.

Пусть она там себе воображает мое очаровательное смущение, пока я борюсь со слезами.

А потом — всё. Потом — это сейчас, и мне больше нечего рассказывать. Да и желание пропало. Я сейчас, даже если этого не видно невооруженным взглядом, съежилась на обочине жизни в ожидании, пока она пройдет.

«Маскированная депрессия» — уже не помню, откуда я выудила это лицемерное выражение, но пользовалась им охотно. Оно мне подходило. Думаю, из-за маски. Сколько лет меня приводили в пример, кружили мне голову, нахваливая мою силу, чувство юмора, отвагу… Так вот, сборище трусов, все это было слишком просто. Чересчур просто. Да, я пыталась вас защитить и держалась, сколько могла, но больше я не могу, все.

Я сломалась.

Потому что все это вранье, друзья мои… Да, все… Одна сплошная показуха… Я знала, что моя мать заполняла эти свои формуляры как попало: она ставила крестики, где надо, и оставляла заполненные бумаги на видном месте, специально, чтобы меня успокоить. Я знала, что грош цена была всем этим хорошим новостям, которые она часами громко рассказывала бабушке по телефону. Я знала, что они обе мне врут. Я знала, что мой папаша отправился к свой шлюхе, как только отвез мать в больницу на химиотерапию, и я знала, что она тоже об этом знает.

Я знала, что ее тело не успеет остыть, как он уже смоется из дому. Что я отправлюсь жить к старшей сестре, сбрею волосы на голове и брови, завалю выпускные экзамены, буду сидеть с ее детьми, чтобы как-то отблагодарить. Я знала, что прекрасно с этим справлюсь, буду симпатичной, классной, не вызывающей подозрений, заводной теткой, которая прыгает на кроватях и прекрасно разбирается в карточках «Покемон» и «Белла Сара». Знала, что снова стану отращивать волосы, нагоню упущенное время, буду много трахаться и много пить. Заработаю репутацию кутилы, тусовщицы, стойкого бойца, всегда готового на подвиги, чтобы на меня повесили соответствующий ярлык и раз и навсегда отстали.

Знала, что зять дал мне работу, чтобы потешить свою гордость этакого Корлеоне, мол, семья — это святое и т. д. и т. п., и что если не я буду «готовить» ему будущих клиентов, так вместо меня этим займется другая продажная душонка. Да, я все это понимала и ничего не говорила вам, потому что я великодушна.

Лишь однажды за все эти годы, проведенные на фронте, со мной случилось что-то прекрасное, лишь однажды я не врала — так кретин написал об этом книгу. Так что вот, приличия требуют сохранять веселый вид, но мне сегодня не до приличий.

Сегодня я отдыхаю, показываю всем «фак» и отключаю телефон.

Увы, против натуры не попрешь, и как хорошая девочка я заставлю себя дойти до конца этой истории, но предупреждаю: можете смело перематывать вперед, ничего особенного не потеряете.

Однажды как-то раз я забыла сумку в кафе около Триумфальной арки. В сумке лежал конверт с сотней стоевровых купюр. Сто зелененьких банкнот прямиком из банка. Красивые, хрустящие, гладенькие и чистенькие, прям как новые. Какой-то толстяк нашел мою сумку и четырьмя днями позже вернул мне ее нетронутой.