Элизабет Страут - Братья Берджесс

– Джим, прекрати.

На лице у Джима застыла растерянность.

– Я должен был остаться здесь и обо всех позаботиться.

– Да? Кому должен? Все, пошли в комнату, тебе надо поесть.

Джим отмахнулся, продолжая глядеть на реку, положил руку на перила.

– Я должен был остаться, а вместо этого погнался за славой. Всем было интересно мое мнение, меня всюду звали – выступление тут, ток-шоу там. Мне много платили, и я был рад, потому что мог не зависеть от денег Хелен. Но, положа руку на сердце, мне просто хотелось защищать людей, которых никто не брался защищать. И все это обратилось в дерьмо. – Он обернулся к Бобу, и тот с изумлением увидел слезы в глазах брата. – Беловоротничковая преступность? Защита людей, сколотивших миллионы на хедж-фондах? Какое дерьмо, Боб! И вот теперь я возвращаюсь с работы, а дом стоит пустой. Дети, господи, дети были всем! К ним вечно приходили друзья, а теперь в доме так тихо, и мне страшно! Я часто думаю о смерти. Думал даже до этой нашей поездки. Я думаю о смерти и как будто оплакиваю себя самого. Эх, Бобби, дружище, что-то я совсем потерялся.

Боб обнял брата за плечи.

– Джимми. Ты меня пугаешь. И ты пьян. Сейчас нам надо разобраться с Заком и Сьюзан. Все у тебя будет хорошо.

Джим снял с плеча его руку, снова привалился к стене, закрыл глаза.

– Ты это вечно всем говоришь. Хорошо не будет. – Он посмотрел на Боба и опять смежил веки. – Бедный ты тупой ушлепок.

– Хватит! – Боб ощутил вспышку гнева.

Глаза Джима сейчас выглядели бесцветными, едва поблескивали бледно-голубым сквозь щелочки век.

– Бобби… – проговорил он почти шепотом, и по его лицу покатились слезы. – Я обманщик.

Он утирал щеки голыми руками под ледяными порывами ветра. Кусты внизу шелестели, сгибаясь к земле.

– Пошли внутрь, – мягко сказал Боб.

Он взял брата за локоть, но Джим вырвал руку. Боб отступил.

– Слушай, ну откуда ты мог знать, что он тебе звонил!

– Боб, он погиб от моих рук.

Под порывами ветра рукава куртки Боба надувались и трепетали, как паруса. Боб скрестил руки на груди, уперся носком ботинка в балконное ограждение.

– Да? И почему же? Потому что ты толкнул речь на демонстрации? Или потому что ты изо всех сил его защищал?

– Да не Зак…

Боб изучал свою ногу, сверху она смотрелась очень широкой.

– А кто?

– Отец наш.

Слова прозвучали обыденно. Как будто Джим предлагал ему вместе помолиться вслух. Отец наш, сущий на небесах. Дошло до Боба не сразу. Он повернулся к брату.

– Неправда. За рулем сидел я, мы все это знаем.

– Не сидел ты за рулем. – Мокрое лицо Джима в одночасье сделалось старым и сморщенным. – Ты сидел на заднем сиденье вместе со Сьюзи. Вам было четыре года, вы ничего не помните. А мне было восемь. Почти девять. В этом возрасте уже многое запоминается. – Джим стоял, привалившись к стене, и смотрел вдаль. – Обивка у сидений была синяя. Мы с тобой ссорились, кто поедет спереди. Он сказал: «Ладно, Джимми, сегодня ты рядом со мной, а близнецы позади», и пошел к калитке. Я тут же сел на место водителя, хотя мне миллион раз это строго-настрого запрещали. Я делал вид, что рулю по дороге. Нажал сцепление… – Он еле заметно покачал головой. – И машина покатилась вниз по склону.

– Ты пьян.

– Я сразу запихнул тебя на переднее сиденье, мама еще из дома не успела выбежать. А сам перелез назад – задолго до приезда полиции. Мне было восемь, неполных девять, и вот какая хитрость. Разве не удивительно? Прямо как девочка из фильма «Дурное семя».

– Джим, ты это сейчас выдумал?

– Ничего я не выдумал. И я не пьян. Сам удивляюсь, я ведь столько выпил…

– Я тебе не верю.

Усталые глаза Джима глядели на Боба с жалостью.

– Конечно, не веришь. Но ты ни в чем не виноват, Бобби Берджесс.

Боб посмотрел на бурлящую реку, на каменные глыбы, застывшие на берегу. Все было ненастоящим, искаженным, безмолвным. Даже шум реки пропал, словно Боб с головой ушел под воду, и все звуки стали глухими.

– Почему ты говоришь это сейчас? – спросил он, по-прежнему глядя вниз, на реку и пустой двор.

– Потому что больше не могу молчать.

– Прошло пятьдесят лет, и ты вдруг больше не можешь молчать? Чушь какая-то. Я тебе не верю. Уж извини, нашел время распускать сопли! Мы здесь, чтобы помочь Сьюзан. У нас и без твоих истерик забот хватает. Господи, Джимми, приди в себя!

Братья теперь стояли лицом к лицу под буйным ледяным ветром. Джим больше не плакал. Он выглядел бледным, больным и старым.

– Ты ведь шутишь? – спросил Боб. – Это ведь у тебя такие шутки охренительно смешные? Ты меня правда напугал.

– Я не шучу.

Джим осел на цементный пол, прислонившись спиной к стене. Локти у него лежали на согнутых коленях, руки безвольно повисли.

– Знаешь, каково это? – Он взглянул на Боба снизу вверх. – Каково смотреть, как идут годы, а ты все не можешь заставить себя признаться. В детстве я все думал, скажу сегодня же. Вот приду домой из школы и прямо так и скажу все маме. Подростком думал, что напишу письмо и подброшу маме перед тем, как уйти в школу – чтобы дать ей время переварить новость. И в Гарварде я все еще собирался отправить ей письмо. Но бывали дни, много дней, когда я думал, нет, это сделал не я. – Джим пожал плечами, вытянул ноги. – Вот просто не я, и все.

– Это сделал не ты.

– Господи, ты уймешься? – Джим подтянул колени к груди, поднял глаза на брата. – Я тебя умоляю. Помнишь, что я сказал в тот день, когда мы узнали про выходку Зака? Я сказал, что он должен прийти с повинной. Берджессы не бегают от властей. Мы отвечаем за свои поступки. Вот что я сказал. Ты представляешь?

Боб молчал. Он снова слышал окружающие звуки, шум водопадов, с которых обрушивался речной поток. А потом в комнате зазвонил телефон, и Боб поспешил туда, зацепившись ногой за порог.

Сьюзан рыдала в трубку.

– Погоди, Сьюзи, я ничего не разберу.

Джим отобрал у Боба телефон, приложил к уху, – вновь прежний, привыкший руководить.

– Сьюзан, помедленней.

Он закивал, посмотрел на Боба, поднял вверх большой палец.

Зак был в Швеции у отца. Он только что позвонил оттуда Сьюзан. Отец разрешил оставаться у него сколько угодно. Сьюзан не могла сдержать рыданий, она-то уже считала сына погибшим.

Даже у миссис Дринкуотер щеки блестели от слез. В фартуке поверх халата старушка хлопотала на кухне.

– Теперь бедняжка сможет поесть, – сообщила она Бобу доверительно, кивая так, будто это был их общий секрет.

Глаза у Сьюзан опухли и превратились в щелочки, лицо блестело. Не помня себя от радости, она обнимала братьев, миссис Дринкуотер и собаку, неистово колотившую по полу хвостом.

– Он живой, живой, живой! Мой сын Зак живой!

Боб и сам не мог перестать улыбаться.

– Ой, нет, есть я не могу! – Сьюзан порхала вокруг стола, похлопывая стулья по спинкам. – Я чересчур счастлива, чтобы думать о еде! Он все извинялся, что напугал меня, а я ему говорю: «Милый, главное, ты жив-здоров, а остальное не важно!»