Элизабет Страут - Братья Берджесс

Он поднялся по лестнице, бросил куртку на пол и взял телефон.

– Привет, Сьюзи, – сказал он в трубку. – Это я.

Они были близнецами.

Джим с самого детства имел собственное имя, но Сьюзан и Боба звали не иначе как «близнецы». Куда делись близнецы? Передайте близнецам, что обед на столе. У близнецов ветрянка, они не могут уснуть.

Только обычно между близнецами существует особая связь. Они должны быть неразлейвода.

– Я его убить готова! – говорила Сьюзан на том конце провода. – Вниз головой подвесить!

– Полегче, это же твой ребенок.

Боб включил настольную лампу и сидел у окна, глядя на улицу.

– Я не про Зака. Я готова убить раввина. И лесбиянку эту, священницу унитарианской церкви. Они уже выступили с заявлением. Вообрази, пострадал не только наш маленький город, но весь штат. Да что там, вся страна!

Боб потер загривок.

– Слушай, почему Зак это сделал?

– Спрашиваешь, почему? А ты давно своих растил, Боб? Ах, ну да, конечно, я должна соблюдать приличия и никогда не вспоминать, что у тебя нет сперматозоидов, или они дохлые, или что там у тебя! И я никогда и не вспоминала! И помалкивала о том, что Пэм наверняка бросила тебя ради возможности завести детей с кем-то другим!

Боб отвернулся от окна.

– Сьюзан, тебе надо принять таблетку.

– Какую? Цианид?

– Нет. Успокоительное.

Боба охватила невыразимая грусть. Прижимая трубку к уху, он поплелся в спальню.

– Я никогда не принимала их.

– Самое время начать. Позвони врачу, попроси дать рецепт по телефону. Хоть поспать сможешь.

Сьюзан не ответила. Боб понимал, что его грусть – это на самом деле несбыточное желание, чтобы рядом был Джим. Ведь, по правде говоря (и Джиму это было известно), Боб понятия не имел, что делать.

– Ничего с парнем не случится. Никто его не тронет. Ни его, ни тебя.

Боб сел на кровать, снова встал. Впереди бессонная ночь, в таком состоянии не уснешь ни под какими таблетками – которых, кстати, в доме с избытком. Кругом беда – племянник вляпался в историю, несчастная женщина этажом ниже сидит одна, уставясь в телевизор, бедняга Сноб ночует за решеткой. А Джимми собирается упорхнуть на какой-то остров. Боб прошел в гостиную, выключил настольную лампу. На улице остановился автобус: черная старуха ненавидящим взглядом смотрела в окно, в самом хвосте мужчина покачивал головой, видимо, в такт музыке из плеера. Такие невинные, такие далекие…

– Ответь мне на один вопрос, – донеслось из трубки. – Тебе не кажется, что это похоже на кино? Захолустный городишко, крестьяне толпой идут к судье и требуют насадить голову виновного на шест.

– Что ты несешь?

– Слава Богу, мамы нет в живых. – Сьюзан лепетала сквозь слезы. – Она бы умерла во второй раз. Вот просто умерла бы.

– Ничего, скоро все уляжется.

– Господи, ну о чем ты говоришь! Это в новостях по всем каналам!

– А ты не смотри.

– Полагаешь, я не в себе? – спросила Сьюзан.

– Сейчас да. Самую малость.

– Вот спасибо, Боб, ты мне очень помог. Кстати, Джимми говорил: один мальчик в мечети так испугался отрубленной свиной головы, что потерял сознание? Она была уже подтаявшая и оставляла кровавые следы. Я знаю, знаю, что ты думаешь. Где это видано, чтобы парень хранил свиную голову дома в холодильнике, а его мать даже не заметила. А потом он пошел и выкинул такую вот штуку. Думаешь-думаешь, не отпирайся. И я от этого с ума схожу. Так что ты прав, я не в себе.

– Брось, Сьюзан…

– Сам знаешь, когда у тебя дети, спокойной жизни не будет. В смысле, ты, конечно, не знаешь. В общем, дети на всякое способны. Только ждешь, что это будут разбитые машины, плохие оценки, прогулянные уроки… а не вандализм в мечети, господи ты боже мой!

– Я к вам завтра приеду. – Боб уже говорил это, но решил повторить еще раз. – Вместе пойдем в участок. Я помогу все уладить. Не волнуйся.

– О, я совсем не волнуюсь. Спокойной ночи.

Как же они все-таки друг друга ненавидели!

Боб приоткрыл окно, достал сигарету, налил вина в стакан для сока и уселся на раскладной металлический стул у окна. В доме напротив светились окна. Там всегда было на что посмотреть. К примеру, на девушку, имеющую обыкновение ходить по дому в одних трусиках. Боб ни разу не видел ее грудь, только голую спину, но ему все равно очень нравилось смотреть на эту девчонку, такую свободную и ничем не стесненную. Как василек в поле.

Еще через два окна жила пара, много времени проводившая на своей чистенькой белой кухне. Вот и сейчас муж был там, доставал что-то из шкафа. Похоже, в этой семье готовил именно он. Боб готовить не любил. Он любил поесть, но Пэм замечала, что ему, как ребенку, нравится простая бесцветная еда. Вроде картофельного пюре или запеканки из макарон с сыром. Ньюйоркцы относились к еде с пиететом. Еда была для них искусством. Шеф-повар в Нью-Йорке приравнивался к рок-звезде.

Боб налил еще вина, снова устроился перед окном. А, все по фиг, как теперь принято говорить.

В этом городе всем по фиг, будь ты шеф-повар или уличный попрошайка, будь у тебя миллиард разводов за спиной. Хочешь, гробь свое здоровье с сигареткой у раскрытого окна, хочешь – напугай жену и отправляйся в кутузку. Просто рай, а не город. Сьюзи никогда этого не понимала. Бедная Сьюзи.

Боб потихоньку напивался.

В квартире под ним щелкнула дверь, с лестницы донеслись шаги. Боб выглянул из окна. Эсмеральда, съежившись и дрожа, стояла под фонарем с поводком в руке, и собачонка ее тоже дрожала. «Ах вы, бедняжки», – сказал Боб себе под нос. «Никто, – думал он в пьяном дурмане, – никто в этом мире не знает, что делать».

В шести кварталах от Боба Хелен лежала рядом с мужем и слушала его храп. Глядя в темное ночное небо, она видела самолеты, держащие курс на аэропорт. Если посчитать – как делали ее дети, когда были маленькие – получалось, что самолеты пролетают каждые три секунды. Будто маленькие звездочки, которые все падают, падают, падают… Дом сегодня казался ей пустым. Она вспоминала время, когда дети спали в своих комнатах, и как спокойно было в доме, плывущем по мягким волнам ночи. Зак, которого она давно не видела, представлялся ей бледным тощим мальчиком, похожим на сироту. Хелен не хотела думать о нем, о мороженой свиной голове, о вечно недовольной золовке, чувствовать грубые прикосновения всего этого к тонкой ткани, из которой была соткана ее собственная семья. Она уже ощущала уколы беспокойства, обычно предшествующие бессоннице.

– Ты храпишь, – сказала она, подергав Джима за плечо.

– Извини, – ответил Джим сквозь сон и повернулся на бок.

Хелен лежала и думала о том, как бы ее цветы не погибли во время отпуска. Эна не умеет за ними ухаживать. Тут нужно чутье, и оно либо есть, либо нет. Однажды, когда Эна у них еще не работала, Берджессы уехали в отпуск, и их соседки, две лесбиянки, которым доверили заботу о цветах, уморили нежно-лиловые петунии, пышно росшие в висячих горшках за окнами. А Хелен так их берегла, вовремя обрывала липнущие к пальцам увядшие головки, поливала, удобряла, и они ниспадали цветным водопадом. Она объяснила соседкам, как важно правильно поливать растения в летнее время, и те заверили ее, что все поняли. Но когда Хелен вернулась, ее петунии пожухли. Она тогда плакала. Хорошо, что соседки вскоре съехали – ей было тяжело с ними вежливо общаться после того, как они убили ее петунии. Девушек звали Линда и Лора. В семействе Берджессов их окрестили Толстой Линдой и Линдиной Лорой.