Александр Кабаков - Камера хранения. Мещанская книга

В твердых коробках, с чуть выпуклой, откидывающейся крышкой, выложенных изнутри папиросной, естественно, бумагой.

Зеленая с черным «Герцеговина Флор», мифология.

Темно-красные с желтым золотом «Гвардейские».

Былинно-патриотические, третьяковские «Богатыри».

Интеллигентно кремовые ленинградские «Ленинградские».

Щеголевато-неопределенного цвета одесские «Сальве» с фильтром.

Классическая, много раз вспомненная бурка, развевающаяся над «Казбеком».

Лагерно-шершавая не коробка, а пачка «Беломора», пачка-пачка, передачка…

Стандарт – не по 20, а по 25 штук в упаковке.

И курение разрешено всюду.

Собственно, только оно и разрешено.

Поздние сороковые, ночной папиросный дым в кабинетах… Курите, гражданин.

…И понемногу переходим на сигареты, оттепель, западное влияние, крошки табака на губах.

Коричневый «Памир» и красная «Прима». И я курил эти горлодеры. В седьмом классе.

А еще был голубоватый «Дукат». Ужас!

Фасонистая «Тройка» с золотым обрезом, в коробочке, как папиросная, только меньше, с картинкой в палехском стиле.

Розовые «Краснопресненские», коротенькие и слабые, с бумажными мятыми фильтрами, для тех, кого уже разок или два сердце приперло.

А из Болгарии тем временем валят, пока без фильтров, «Шипка» в белых коробках и «Джебел», коричневая пачка которого сильно напоминает ленд-лизовскую с верблюдом.

…А дальше пошли уже обыкновенной длины, которая тогда называлась king size , все с фильтром, твердые пачки запаяны в целлофан. Tresor, Opal, BT , дамская Femina с золотым мундштуком.

И даже наши туда же: длина, фильтр, пачка – всё как у людей. У вас «Ява» явская? – Берите, какая есть, фабрика на ремонт становится.

«Союз- Apollon », разрядка.

Молдавское Marlboro и настоящие Pall-Mall , пустая Москва во время той еще Олимпиады.

Выносимые по молодости и здоровью, крепкие, как вера кубинцев в веселый социализм и легкую любовь, Partagas – двадцать копеек цена и романтический сигарный аромат, сплошной Хемингуэй.

…Все это можно вспоминать бесконечно. Это было стильно – гениальные рисунки на коробках и пачках, громко шуршащая фольга, элегантное прикуривание.

Но два года назад я бросил курить. И вам советую.

Кроме азиатских стран разуваться при входе в дом принято только в России. Есть, правда, слух, что обувь при входе в жилище оставляют скандинавские крестьяне – снаружи непогода, то мороз, то оттепель с соответствующей грязью. Но я у финских и шведских крестьян в гостях не бывал и предполагаю, что дело не в климате, а в нелюбви северных женщин к мытью полов. И судить их за это не приходится. Работы у них и без того столько, что никогда всю не переделаешь – от приготовления высококалорийной еды до борьбы с последствиями употребления калорий в чистом виде…

В общем, в нашей прихожей постоянно толпились офицерские сапоги, свесившие на сторону голенища, и дамские ботинки-румынки; некоторые покорно лежали на боку. Так выглядело пространство под вешалкой в нашей военнослужащей квартире. Когда приходили гости, толпы такой обуви заполняли всю прихожую. А в обычной, гражданской квартире нашей столичной родни прихожую в демисезон и зимой заполняли мужские галоши и женские ботики, резинотехнические произведения ленинградской фабрики «Красный треугольник».

Кто сейчас помнит в подробностях, как выглядели галоши? Те, кто еще не сдался склерозу, не могут помнить, поскольку не видели. А те, кто видел, не помнят уже, что именно видели.

Галоши (или калоши?) представляли собой мелкие, не достающие до края полуботинок футляры из черной полированной резины. Изнутри они были оклеены алой байкой. Поскольку надевались галоши без помощи рук, энергичным вбиванием стопы, алая подкладка имела обыкновение отклеиваться от задника. Отклеившаяся подкладка препятствовала надеванию галош, кроме того, ослабленный отсутствием подкладки задник лопался, и трещина быстро доходила до подошвы. Примерно половина наваленных в любой прихожей галош имела рваную подкладку и лопнувшие задники – даже весьма обеспеченные люди меняли галоши редко. Так что рваная черная резина вполне могла сочетаться с богатой профессорской шубой на дорогом меху. Но, конечно, были и обладатели новеньких, заменяющихся при первом дефекте галош. Чтобы кто-нибудь, уходя, не надел случайно эту роскошь, в изнанку подошвы, в алую байку, вкалывались остренькими, подгибающимися треугольниками медные инициалы владельца. Помогали они и в театре, когда гардеробщик искал нужную пару…

Что касается женских ботиков, то это было гораздо более сложное изделие социалистической индустрии. Они имели форму, в точности повторявшую форму женских ботинок, поверх которых и надевались, включая средней высоты каблук. При этом байковая подкладка – как правило, тоже алая – отдиралась от резины с первого раза и в дальнейшем, сминаясь и сдвигаясь к носу ботиков, исключала возможность использования этого полезного предмета женской экипировки. Выход из положения, однако, был. Дело в том, что у ботиков с наружного боку имелась застежка, блестящие металлические крючки. Полностью расстегнутые, они позволяли запустить в ботик руку и одним рывком окончательно выдрать подкладку. После этого ботики надевались беспрепятственно и даже довольно свободно – пока, ослабленные отсутствием подкладки, не лопались…

Над обувью висели, налегая друг на друга, пальто, шинели, шубы и кожаные регланы – в каждой компании был мужчина в реглане, время, как теперь говорят, было такое. А иногда этот человек в коже оказывался просто летчиком, ничего страшного…

Итак, верхняя одежда.

Дамские демисезонные пальто с горжетками уже описаны. Теперь пришла очередь шуб. Во-первых, «подкотик», то есть кролик, крашенный в черный цвет с красноватым отливом, с более или менее заметно вытертыми обшлагами. Почти не отличимый от настоящего котика… Во-вторых, обычный кролик, никак не маскирующийся, слегка растрепанный, быстро вытирающийся не только по краю рукавов, но и на воротнике. В-третьих, серенькая белка, мало отличающаяся от кролика и даже, увы, от обычных убиенных кошек – «из них будут белок делать на рабочий кредит»… Дальше шли начальственная куница, солидный мутон – хорошо выделанная цигейка, завмаговский каракуль, наконец, небожительский соболь… У нас в прихожей ничего дороже белки не водилось.

Запах сырой толстой одежды я прекрасно помню – иногда я прятался там, в прихожей, когда взрослые увлекались застольными разговорами, а потом и пением. Никто меня не искал, но мне было приятно сознавать, что они не знают, где я.

На полке, которая сверху прикрывала вешалку, лежали офицерские ушанки и одна полковничья папаха. Когда приходил ее обладатель, кто-нибудь за столом подавал команду «Товарищи офицеры!» и все – посмеиваясь, но все без исключения – вытягивались «смирно». Такими я их и запомнил – в чистых нижних рубахах, стриженных «под полубокс», веселых и здоровых… А в московской прихожей на точно такой же полке лежали мужские котиковые шапки «пирожком», черные каракулевые ушанки с кожаным истертым верхом, с «ушами», завязанными сзади, и одна шапка-боярка, бархатный колпак с бобровой оторочкой. Ее хозяин откашливался, входя в гостиную, будто собирался запеть – иногда и пел.