Харуки Мураками - Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий

Прикрыв глаза, Цкуру вслушивался в музыку, и внезапно что-то внутри скрутило его так, что перехватило дыхание. Словно незаметно для себя он вдохнул облачко пыли. Закончилась эта мелодия, началась следующая, а он все сидел, поджав губы, не в силах отогнать видение прочь. Хайда смотрел на него пристально.

– Если не возражаешь, пускай эти диски побудут пока у тебя, – предложил он наконец, пряча пластинку в конверт. – Все равно у меня в общаге их негде слушать.

Так три пластинки в одной коробке перекочевали в жилище Цкуру, где и стоят до сих пор. На одной полке с Барри Манилоу и «Пет Шоп Бойз».

А еще Хайда отлично готовил. И в благодарность за то, что Цкуру давал ему слушать музыку, он частенько приносил с собой купленные по дороге продукты, шел на кухню и готовил еду. Кастрюль, сковородок и прочей утвари сестра оставила целый набор. Вместе с которым он унаследовал необходимость отвечать на звонки ее бывших парней – всякий раз одно и то же: «Простите, но моя сестра здесь больше не живет». Так что два или три раза в неделю Цкуру и Хайда еще и ужинали вместе. Слушали музыку, болтали о чем-нибудь – и поедали то, что приготовил гость. Обычно Хайда делал что-нибудь на скорую руку, но по выходным, когда больше времени, старался вовсю. Но вкусно было всегда. Чем-чем, а кулинарным талантом природа его наградила. Будь то банальный омлет, или простой суп мисо, или сливочный соус, или испанская паэлья – за что бы ни брался, все получалось мастерски и очень изысканно.

– Оставлять тебя на физфаке – расточительство, – подшучивал Цкуру. – Да ты просто обязан открыть свой ресторан!

– А что? Неплохая мысль, – смеялся Хайда. – Но я не люблю надолго привязываться к одному месту. Хочется жить свободно: куда захотел – туда и пошел…

– Но так жить очень непросто.

– Непросто, ты прав. Но я для себя уже это решил. Буду жить свободным. Готовить я, конечно, тоже люблю, но вертеться на кухне, как на работе, у меня желания нет. Иначе я наверняка начну кого-нибудь ненавидеть.

– Кого?

– «Повар ненавидит официанта, но оба ненавидят посетителя», – ответил Хайда. – Так писал Арнолд Уэскер в пьесе «Кухня». Человек, у которого отняли свободу, обязательно станет кого-нибудь ненавидеть. Разве нет? А я так жить не хочу.

– Ты хочешь жить ни к чему не привязанным, хозяином своих мыслей?

– Именно так.

– Но быть хозяином собственных мыслей – это ужас как непросто.

– Быть хозяином своих мыслей – это все равно что быть хозяином своего тела и выходить из него, когда тебе нужно. Просто покидаешь свою клеть, отрицаешь свою физическую оболочку, когда уже совсем невмоготу, сбрасываешь ее, точно оковы, – и запускаешь логику в свободный полет. И позволяешь этой логике жить своей жизнью. Вот главный принцип любой медитации.

– У-у, как все сложно…

Хайда покачал головой.

– Вовсе нет! Конечно, смотря о чем думаешь, но в принципе – ничего сложного. Очень многие и делают это неосознанно, просто чтобы не сойти с ума. Хотя сами этого не замечают.

Цкуру задумался. Ему нравились абстрактно-философские лабиринты, по которым они с Хайдой то и дело плутали. В подобных беседах обычно молчаливый Цкуру вдруг становился чуть не болтуном, так сильно его цепляли слова этого младшекурсника. Ничего подобного с ним до сих пор не случалось. Даже в «неразлучной пятерке» он почти всегда был слушателем.

– Но мне кажется, – сказал Цкуру, – без умения делать это осознанно – настоящим хозяином своих мыслей не станешь…

– Именно, – кивнул Хайда. – Очень похоже на умение видеть сны, которые тебе хочется. Обычным людям такое не под силу.

– Но ты полагаешь, что смог бы научиться?

– Возможно, – ответил Хайда.

– Боюсь, на физфаке политеха такому не учат…

Хайда рассмеялся.

– А я и не рассчитываю обучиться этому в вузе. Мне нужны только физическая свобода и время. И ничего больше. Для одного лишь определения, что такое «мысль в голове», все эти академики наворачивают кучу научных терминов. А это уже никуда не годится. Ведь созидание – имитация свободного, ничем не связанного мыслительного процесса. Так считал реалист Вольтер.

– И ты с этим согласен?

– У любой вещи или явления есть свои рамки. Точно так же они есть у мысли. Самих рамок бояться не стоит. Как не стоит и бояться их разрушать. Разрушение рамок – первичное условие для свободы. Уважение к рамкам – но и ненависть к ним же. А что при этом нужно для жизни – это уже вторично. Вот и все.

– Тогда у меня вопрос.

– Какой?

– В самых разных верованиях большинство пророков получают Откровение через глубокий транс или экстаз. Так?

– Так.

– Но это происходит уже за рамками свободной воли, так? Ведь тогда Пророк – пассив, а Откровение – актив…

– Так.

– В итоге Откровение превосходит рамки Пророка – и становится вездесущим, так?

– Именно.

– То есть без отрицания первичного не будет и вторичного, верно?

Хайда молча кивнул.

– Вот это и непонятно. В чем же тогда ценность свободы воли?

– Замечательный вопрос, – сказал Хайда и улыбнулся, точно кошка, дремлющая на солнцепеке. – На него я ответить пока не могу.

Скоро Хайда начал оставаться у Цкуру на ночь по выходным. Они болтали допоздна, потом Хайда стелил себе на диване в гостиной и засыпал. А наутро варил обоим кофе и жарил омлет. К кофе он относился очень привередливо, всегда приносил с собой ароматные, тщательно прожаренные кофейные зерна и маленькую электрическую кофемолку. Другого столь нищего студента, повернутого на вкусе и запахе кофе, не нашлось бы, наверное, в целом Токио.

Своему новому другу Цкуру рассказывал о себе много и откровенно. Вот только истории с четырьмя бывшими друзьями в Нагое старательно избегал. Даже заикнуться об этом не мог. Слишком глубокую душевную рану он тогда получил, и слишком свежими еще оставались воспоминания.

И все-таки в разговорах с Хайдой ему удавалось-таки забыть о той страшной потере. Впрочем, нет, забыть – не то слово. Когда все лучшие друзья разом отворачиваются от тебя, боль такого удара остается в душе навсегда. Просто теперь эта боль отступала время от времени, будто вода при отливе. То просто спускалась до щиколоток, то уходила дальше – так, что и не разглядеть. И тогда он физически ощущал, пусть ненадолго, как Токио, будто новорожденный клочок суши, вдруг обнажается под ним, и он наконец-то пускает корни. В нем зарождается какая-то новая жизнь, пусть одинокая и неприметная. Те жуткие дни в Нагое отходят в прошлое, и Цкуру начинает смотреть на них со стороны. И это, несомненно, большое достижение, все благодаря его новому другу Хайде.

А тот по любому вопросу имел свое мнение – внятное и обоснованное. Чем дольше они встречались, тем больше невольного уважения вызывал этот парень у Цкуру. Хотя чем привлекал Хайду он сам – этого Цкуру понять не мог. Но как бы там ни было, болтали они всегда увлеченно и подолгу, о чем бы ни заходила речь.