Виктория Токарева - Ничего особенного (сборник)

Танька оглядела дело рук своих, потом подошла к кровати, присела на корточки и отодрала кружевной подзор, тяжелый не то от пыли, не то от собственного веса. Вернулась к машинке, стала приспосабливать кружева к белому льну. В это время вошла Вероника и сообщила:

– Тань! Тебя Мишка зовет!

Танька вышла из дома.

В небе стояла полная белая луна. А посреди двора возвышался Мишка Синицын в ватнике и с рюкзаком. Как новобранец.

– На! Пластинки ваши. Три штуки. И клещи деду Егору отдашь. Я у него брал.

Танька взяла пластинки и клещи.

– А я, значит, поехал. Пока.

– Куда это ты поехал? – удивилась Танька.

– На Землю Франца-Иосифа!

– Чего?

– На заработки. Машину куплю. Новый дом поставлю.

– А я? – тихо спросила Танька.

– Выходи за летчика. За Валерия Ивановича.

Танька молчала.

Мишка посмотрел в ее приподнятое лицо. Отвернулся. Сказал небрежно:

– Некогда мне глупостями заниматься. Мне надо деньги зарабатывать.

– Мишка… Все-таки какой же ты… – тихо, как бы дивясь своему открытию, проговорила Танька.

– Ну, какой, какой?

– Голый материалист!

– Не голый, а диалектический. Дура.

Он пошел прочь по знакомой тропинке. А Танька осталась стоять на крыльце. И ничего не поменялось в мире. Ничего не сдвинулось. И равнодушная природа продолжала красою вечною сиять.

– А где щетка? – спросил сержант Ефимов.

Рядовой милиционер заметался в поисках и очень скоро нашел щетку на подоконнике.

– Вот она.

– Ведь как удобно, когда вещь лежит на своем месте. Каждый подошел, почистил сапоги, положил обратно. Другой подошел, почистил, положил обратно. Никто времени не теряет.

В отделение милиции вошел Мишка.

– Вот! – Мишка положил на стол бумагу.

Ефимов сел за стол, прочитал:

– «Я, Михаил Синицын, официально заявляю, что устроил преднамеренную аварию вертолета путем забивания овощами выхлопной трубы ввиду несознательной ревности и пережитков. При выборе меры наказания прошу учесть мое добровольное признание, а также характеристики».

– Значит, официально заявляешь? – Ефимов пронзительно посмотрел на Мишку.

– Официально, – не сморгнул Мишка.

– А вот летчик Журавлев официально заявил, что авария произошла по его вине: не учел при взлете направления ветра. Кому верить?

– Ему! – сказал Мишка.

– А почему не тебе?

– Он старше. Ну, я пошел. Пока!

Мишка заторопился к двери.

– Постой! – велел Ефимов. – Поди-ка сюда…

Мишка приблизился.

– Чего? – беспечно спросил он.

– А зачем ты все это написал?

– Я пошутил. – Мишка чистосердечно улыбнулся. – Неужели ты думаешь, что тыквой можно вертолет остановить?

– Так вот, шутник, садись. Я беру тебя под стражу.

– За что? – растерялся Мишка.

– За систематическое введение в заблуждение органов общественного порядка!

На железнодорожной платформе вокзала Верхних Ямок дрались голуби.

На седьмом пути стоял состав.

Семья Канарейкиных плюс Чиж плюс Козлов из девятого «Б» с трубой в чехле прошли по перрону и остановились возле пятого вагона.

Канарейкины были принаряжены во все самое лучшее. У Николая на лацкане пиджака висели орден и четыре медали. Танька стояла в длинном белом платье а-ля рюс с тяжелыми кружевами. Шелковые светлые волосы были распущены по плечам и будто дышали от ветра. Она была такая красивая, что Мишка даже не сразу ее узнал. Он даже не сразу понял, что та, прежняя, Танька и эта – один и тот же человек.

Мишка, бритый наголо, выглядывал из-за будки «Соки-воды», а сержант Ефимов караулил своего заключенного.

– Ну, пошли! – предложил Ефимов. – Есть охота.

– Погоди… – попросил Мишка. – Пусть состав отойдет.

– Ладно, – согласился Ефимов. – Тогда я пойду мороженое куплю.

Ефимов видел, как Чиж предъявил билет проводнику. Все вошли в вагон. А потом Канарейкины вышли, а Танька осталась в поезде.

Она стояла возле окна и смотрела на своих. Лялька и Вероника энергично махали руками, а Николай и дед Егор стояли спокойно.

Поезд тронулся. Женщины замахали еще активнее. Танька заплакала, не переставая, однако, улыбаться.

Мишка почувствовал, как по щеке к носу ползет предательская слеза. И вдруг… Не может быть… Через несколько вагонов, в конце поезда, как портрет в стеклянной раме – рожа летчика!

– Сто-ой! – заорал Мишка и ринулся вослед.

Поезд набирал скорость. Мишка тоже.

– А ну слазь! – кричал Мишка вслед поезду.

Но самым проворным оказался сержант Ефимов. Он поймал Мишку уже в конце платформы, ухватил его за полы пиджака, чем погасил Мишкину скорость. Однако оба они не удержались и покатились в траву с перрона.

Ефимов оказался под Мишкой.

– Так, значит? – спросил он, вылезая из-под Мишки и отряхиваясь. – Побег устроил? А я тебе, дурак, мороженое купил.

Ефимов показал расплющенное мороженое.

Поезд подрагивал на стыках рельсов. За окном плыли поля, леса, красота средней полосы.

И вдруг… В сказках обязательно присутствует «вдруг».

Вдруг летчик услышал песню. Мелодия текла откуда-то с середины поезда и, казалось, летела вместе с ним во времени и пространстве.

Летчик пошел на звук. Вышел в тамбур. Хотел перебраться в другой вагон, но дверь оказалась запертой. Он дернул раз, другой. Ничего не вышло. Стал трясти дверь.

Выглянула проводница и сказала:

– Заперто же…

– А что делать? – спросил летчик.

– Ничего не делать, – ответила проводница и скрылась в своем купе.

Летчика не устраивала эта философия: ничего не делать. Он цепко огляделся по сторонам. Опустил окно. И вышел на крышу.

Выпрямился во весь рост. Было упоительно лететь, но не вверх, а вперед. Красота средней полосы неслась теперь ему навстречу вместе с небом, вместе с ветром. И кажется, весь мир – тебе! Стоит только раскинуть руки!

«Золотоискатель» оказался прав: хорошо быть молодым. Хорошо быть молодым и ни от чего не зависеть: ни от случая, ни от обстоятельств, ни от высоты, ни от смерти.

Летчик прошел по крыше своего вагона и перескочил на следующий. Вернее, на предыдущий. Он переходил с вагона на вагон до тех пор, пока песня не оказалась под ногами. Тогда он лег на крышу, свесив голову, ухватился за раму открытого окна и нырнул в вагон.

В вагоне летчик удостоверился, что песня течет из крайнего купе. Он подошел, заглянул. В купе сидели Татьяна Канарейкина, «золотоискатель» и еще один, незнакомый, в отечественных джинсах, с трубой на коленях.

Пела Канарейкина. Остальные слушали.

Искусство и вдохновение меняют человека. Это была не прежняя девчонка-подросток, настырная хулиганка, малолетняя преступница. Это была сама Весна. Если бы Весна имела человеческий облик, то у нее были бы такие же синие глаза, такие же желтые волосы и то же выражение доверчивого детства.