Андрей Иванов - Исповедь лунатика

Когда гости разбрелись, остались только Йон и Марта Луизе, нам подали настоящее праздничное блюдо, которое прятали от прочих гостей: миф под соусом надежды.

Нам рассказали, что Йон делал вид, что работал в мэрии Крокена, занимался коммунально-бытовым услугами. А мэрия или, вернее, отдел, в котором Йон время от времени появлялся, чтобы что-нибудь распечатать на принтере (например, некоторые наши письма, документы, отчего весь отдел коммунально-бытовых услуг Крокена пропитался переживанием за нас, то есть за развитием событий в нашей истории следили, как за сериалом), был каким-то фантастическим образом сопряжен – через человека, который работал в этом отделе раньше, а позже ушел в какую-то партию, – с департаментом миграции! Подумать только, какое волшебное стечение обстоятельств! И вот наш благодетель Йон походатайствовал за нас, написал тому человеку, чье имя даже не произносилось, письмо, и – тот ответил! Вот это да! И даже приехал к ним в гости. Поговорить о нашем деле! Подумать только! Мифический ангел-хранитель из департамента миграции даже похвалил их кофе и вафли. Мы – Потрясение! Ошеломление!

Потом нас подкармливали этим мифом всякий раз, повторяя, что у них есть связи, свой человек в партии, который как-то – в их воображении разве что – мог изменить ход дела. Йон из кожи вон лез демонстрировать, что занимается делом, проблемой беженцев, нашел журналиста, студента, который готов был приехать из какой-то деревеньки со своими измерительными приборами, чтобы измерить колебания воздуха вокруг моей головы – ведь прежде всего об этом пишут журналисты! Йон слал через жену копии им посланных электронных писем и какие-то нелепые статьи, найденные им в газетах. Нас всё время держали в подогретом состоянии.

Заразившись от них оптимизмом, Дангуоле постоянно повторяла, как молитву: «позитив», квартирка в маленьком городке, школа, Бергенский тест, институт, кредит в банке, издание книги, премия, Карибское море, Мексика… Она то и дело вставляла эти слова в наши беседы – то Мексика мелькнет, то Берген, то Букер – без них наше существование в Норвегии уже не мыслилось, они, как листья шалаша, и были нашим подлинным обиталищем.

Кольца купили дешевые: ей – в арабском магазине, мне – в каком-то азиатском; платье – в индийском, сари со смешными подштанниками; туфельки нашли в пакистанской лавке (тоже как из индийского фильма). Все эти покупки были сделаны в Грёнланде, самом презренном районе Осло.

Устав от дамианы, мы с Сулевом ездили на точку к «Черному лебедю». Курили прямо на месте возле ветхой заброшенной виллы «Мон Репо». Однажды зашли внутрь, и меня посетило дежа вю, там было, как в замке Хускего. Я рассказал Сулеву про Хускего, он слушал с печалью в глазах, а потом сказал, что был в Дании только один раз: они играли концерт в Унгдомсхусет [86], но теперь туда их не пригласят, потому что они оскорбили тамошних веганов тем, что жрали гамбургеры с пивом… Помолчал и добавил, что так и так их туда никогда не пригласят, потому что Унгдомсхусет снесли… и денег совсем нет. Иногда они за концерт получают десять евро на всех. Никто на концерты не приходит. Случайная публика. Все разъехались… Людей в стране почти не осталось – он был прав – машины ехали по Нарвскому шоссе редко, одна-две и – долгая, будто нервы испытывавшая пустота (меня это, наоборот – радовало, а Сулев грустил).

– Когда тебя долго не замечают, перестаешь существовать, – вздохнул Сулев. – Нам непросто. Я имею в виду нашу группу. Сам иногда думаю: а в какой группе я сейчас играю? Вот спрашивает меня кто-нибудь, как ты спросил тогда: в каком бэнде ты играешь теперь? Я думаю, а потом отвечаю: Luarvik Luarvik , – и сам себе немножко не верю. Другие тоже удивляются: в какой?.. Неужели есть такая группа?.. Первый раз слышу!.. И я тогда задумываюсь: а может, они правы?.. может, нет такой группы?.. Иногда после концерта мы еще должны выплачивать долг – если что-нибудь сломаем. Поэтому я работаю и немного занимаюсь переводами. Но в последнее время перестал, потому что меня с телевидения в основном субтитры просят сделать с русского, а я уже забываю русский. Они там на телевидении хотят, чтобы субтитры делали в новых программах, которые я на моем стареньком компьютере и запустить-то не могу.

Однажды, в сизое-сизое утро, весь на пружинках, с теплым, в кармане согретым рукопожатием пришел наш дьячок и, нервно улыбаясь, объявил, чтоб я был спокоен: «Дорогой друг, друзья… вы получили отказ… Но не следует отчаиваться…».

Меня успокаивали, мне помогали сесть. Тут же, будто из-за кулис, где словно поджидала своего выхода, появилась Марта Луизе, с какими-то каплями, стала протирать мой сухой лоб, выдергивая ватки из бездонных карманов, мерить давление, приговаривая: «Ду мо тенке позитив» [87].

Мне плевать было, плевать, я так устал…

Они названивали адвокату, кому-то еще. Адвокат сказал, что отчаиваться не стоит – первый отказ, это всегда бывает, почти 99 % получают первый отказ – даже из горячих точек – мало ли, что-то не то ляпнул и – засомневались, всё только начинается – это же только первый отказ. Всё еще впереди!

– Я лично приеду поговорить о деле, – сказал он. – Надо составить всё заново – будем апеллировать – надо побеседовать – разложить по полочкам. У нас еще восемь бесплатных часов в запасе – я приеду и поговорим – заодно на гуманитарных основаниях будем составлять апелляцию – по состоянию здоровья. Я еще даже не заикнулся об этом – об этом говорят только после первого отказа – Марта Луизе пусть пишет свои наблюдения – свое медицинское ходатайство – приложим к справкам врачей – к диагнозу – у вас так много бумаг по здоровью – будет внушительно – всё только начинается, да, только начинается…

– Всё только начинается, – шептал дьячок.

– Ду мо тенке позитив, – говорила Марта Луизе.

Даже Дангуоле сказала, что они правы, всё только начинается, иного и предположить было нельзя, а чего ты хотел? чтобы так вечность тянулось? так не бывает… или ты сразу же хотел позитив? держи карман шире!

И вот приехал адвокат. Молодой человек (моложе меня!) в мягких шортах песочного цвета, в длинных серых носках, в дорогих сандалиях с красивыми блестящими замками, мелодично позвякивавшими, в рубашке с коротким рукавом, тоже песочного цвета. На шортах был очень красивый ремешок, несомненно, из натуральной кожи. У него были очки в тонкой серебристой оправе. На шнурке с шеи свисал мобильный телефон. Был он с головы до пят идеальный. В нем не чувствовалось изъяна. Коротко постриженные волосы слегка вились, над ровным лбом был каштановый завиток, чубчик, как у ребенка. Его лицо дышало свежестью, оно румянилось. Круглые яблочные щечки; пот наливался каплями на висках, как янтарь. Глаза у него были маленькие, слегка навыкат. Лицо доброе, обманчиво-простодушное. Уши тоже были маленькие, прижатые, аккуратные. Он напоминал одного из тех фантастических человечков, которых рисовали в «Веселых картинках» (не то Карандаш, не то Мурзилка, или даже то и другое вместе), но был он себе на уме, это точно. Несмотря на всю его телесность, само появление его в библиотеке Ларвика казалось мне каким-то эфемерным. Что-то было в нем фальшивое. Я сильно напрягся, как если б хотел проснуться. Но я заметил (не без укола ревности), как блеснули глаза у Дангуоле, когда адвокат шагнул в фойе, где мы его поджидали; Марта Луизе по-бабьи вздохнула от восторга, у Дага треснули коленки, когда он пожимал ему руку. Адвокат пришел в полной амуниции: лап-топ через плечо, кожаный чемоданчик, как у фельдшера XIX века, – овальный, потертый, поскрипывающий. Из него он вынул сильно помятую кипу бумаг, распахнул лап-топ, включил какой-то маленький электронный аппарат. Назначение его я определил только тогда, когда наша беседа истекла, аппарат запищал и адвокат сказал: