Артуро Перес-Реверте - Терпеливый снайпер

– Но машинисты нас заметят, наверно? Там же фары.

– Может, заметят, а может, и нет. В любом случае сомневаюсь, что какой-нибудь служащий метро или охранник отважится нас здесь преследовать. Им придется перекрыть движение на всей линии… Никто не станет затевать такое ради нескольких райтеров.

Глаза у меня привыкли к темноте. Теперь я отчетливее разглядела тоннель, изгиб колеи, отблеск отдаленного света на рельсах, минимальное расстояние от них до стены с нашей стороны. Не больше метра, прикинула я. Недостаточно, чтобы уберечься, как ни вжимайся в стену. Поток воздуха от состава запросто с нее сорвет.

– Ты это приготовил для своих мальков?

– Да. Такой вот вызов.

Я удивленно покачала головой:

– Это же смертельный риск.

– Мы говорили об этом утром, – ответил он. – В наши дни разница между уличным искусством и пачканьем стен так просто не дается. Ее надо завоевать.

– Тебе совсем безразлично, что с ними может случиться?

Прикрывая огонек зажигалки щитком ладоней, он прикурил.

– Какое мне дело? Силой их никто не гонит. Одни ставят сложные математические задачи, другие строят научные гипотезы. Я организую интервенции. Они остаются в теории, пока кто-нибудь не решится воплотить их на практике.

– И погибнуть.

Снайпер рассмеялся:

– Или нет. Меня уже не касается, погибнут они или выживут.

Присев на корточки у края ниши, он курил и чутко вслушивался – не идет ли поезд.

– Между прочим, ночью-то метро закрыто, – заметила я. – Что мешает пробраться сюда на рассвете и изрисовать все, что душе угодно?

Он ответил не сразу:

– Есть правила. Некий кодекс. Все знают, что такое эта стена. И нужны свидетели, которые подтвердят, что все было сделано как положено. Снимут процесс на видео, выложат в Интернете… Для райтеров только одно слово имеет значение, и слово это – «репутация». Ради нее все и затевается.

В отдалении раздался какой-то шум, и Снайпер замолчал. В полумраке я видела, как он вскинул руку, требуя тишины. Но шум не повторился.

– И тот, кто смошенничает, заслужит всеобщее презрение, – прошептал он через секунду и погасил сигарету.

Потом вышел в тоннель, перешагнул рельсы и опытной рукой ощупал стену, определяя, гладкая ли она, чистая ли, не слишком ли разъедена сыростью, не осыплется ли штукатурка под струей краски.

– Хорошая неаполитанская стена, – вынес он вердикт.

Вернулся в нишу, сбросил рюкзак под ноги. Потом стянул с себя куртку. Из рюкзака достал два баллончика, встряхнул их, отчего они зазвенели, и один отдал мне.

– Последовательность действий знаешь? Нанести контуры, заполнить, раскрасить… Я наношу, ты заполняешь красным. Идет?

Он протянул мне еще пару резиновых перчаток. Сам надел другую. И присел рядом.

– Поезд пройдет – тогда.

Поезд появился спустя полминуты. Показались два страшных огненных глаза, а перед ними несся нарастающий грохот. Подражая Снайперу, я зажала уши – и тут в каких-то двух метрах от нас пролетел, рассыпая искры, длинный сполох, распадающийся на подвижные прямоугольники света, – пролетел и скрылся в тоннеле, оставив во мне такое ощущение, будто промчался он по мне, раздавив и оставив пустоту в ушах и в легких вместе с едким, бьющим в ноздри запахом сильно разогретого железа и резины.

Еще не вполне стихла дрожь во всем теле, отозвавшемся на грохот состава, а Снайпер положил мне руку на плечо:

– Пора. Много дела.

Мы вышли в тоннель по путям. Не без растерянности я взглянула на своего спутника, ожидая инструкций. Силуэт его против света четко вырисовывался на стене – голова в капюшоне, вытянутая левая рука с баллончиком, откуда с шипением уже вырвалась первая струя белой краски, прочертившая огромную дугу. Я поняла, что он с поразительной скоростью и слаженностью провел сверху вниз виток, выпуклой частью обращенный влево, и сейчас же, сантиметрах в шестидесяти от него – другой, обращенный вправо, так что получилась огромная заглавная буква S, первая буква его тэга.

– Заполняй контур.

Я как во сне шагнула вперед. Белый контур был виден отчетливо. Я встряхнула баллончик, вскинула руку и сверху вниз, равномерно раскачивая аэрозоль туда-сюда, начала закрашивать красным пространство внутри буквы. Снайпер рядом со мной – почти плечом к плечу – выписывал следующие контуры. Я уже завершала свои труды, дойдя до самого низа, когда из тоннеля донесся рев налетающего поезда.

– Давай в нишу, – сказал Снайпер.

Гибельные фары приближались, освещая изгиб тоннеля. Мы торопливо метнулись в свое тесное убежище; я поставила баллончик на землю, заткнула уши, а в это время налетевшая в невыносимом свете и грохоте змея резким толчком встряхнула меня, точно я оказалась в центре торнадо. Лихорадочно застучало сердце. На миг от страха и напряжения захватило дух. Потом немного пришла в себя, схватила аэрозоль и снова взялась за работу. Снайпер уже был на своем месте и продолжал выписывать контуры букв.

– А ты вправду думаешь, что Крот прав? – спросил он внезапно. – И я ношу маску?

Я вздохнула – медленно и очень глубоко, – чтобы успокоиться.

– Не знаю. Но в одном уверена. Мертвые – не выдумка. Те, кто погиб, вверив тебе свою душу, погибли на самом деле.

Крепче стиснув в руке спрей, я усердно закрашивала вторую букву. И лишь чуть погодя добавила:

– И если ты обманул их, нет тебе прощения.

– Но ведь это никому не дано знать до самого финала, нет? А до тех пор буду жить под сенью благодатного сомнения.

Он отступил на пути, чтобы оглядеть всю композицию.

– Единственно возможное искусство должно иметь дело с человеческой глупостью. Превращать искусство для дураков в такое, где быть дураком даром не проходит. Я возношу глупость и абсурд нашего времени до уровня шедевра.

– И называешь это интервенциями.

– Именно так.

– Да, конечно, ты никого не ценишь, никем не дорожишь… С каждой минутой я понимаю это ясней. Ты в грош не ставишь всех нас. Презираешь даже тех, кто следует за тобой. Может быть, как раз потому, что они за тобой следуют.

– Чем плохо презрение как основа творчества?

Он сказал это холодно. Потом нырнул в нишу и вернулся, держа в каждой руке по баллончику.

– Ты что же, веришь, будто террорист любит человечество, за которое якобы сражается? И убивает людей, чтобы их спасти?

Он наносил краски двумя руками одновременно. Да, вот оно, подумала я. То, что он произнес только что. Дал наилучшее определение себя.

– Мы не заслуживаем выживания… – Он остановился, чтобы полюбоваться эффектом, который произвели эти слова, и вновь взялся за дело. – Мы заслуживаем пули в лоб – каждому из нас, одному за другим.

– Терпеливый снайпер.

– Именно так, – повторил он, словно не замечая моей горькой насмешки. – Но некоторое время назад терпение у меня лопнуло.