Лондон: время московское

Между тем, пока мы перечисляли присутствующих, обед кончился. Клава потащила на кухню посуду и останки куриц. Вениамин Вениаминович, подложив газету, залез на стул и искал поломку в люстре, из-за которой включались не все рожки. Трое старых друзей удалились в лоджию курить и обсуждать жизнь, начиная с будущего романтического отъезда юноши Эдуарда и кончая внедрением инноваций в повседневный обиход медицины и юриспруденции. При этом доктор усмехался и повторял, по обыкновению, любимую максиму “все говно, кроме мочи”, а юристы всерьез кипятились насчет правового беспредела. Маша и Эдик, как принято у влюбленных, вставили в уши по одной затычке, которыми заканчивался разветвленный проводок, идущий от коробочки, называемой по-русски гаджетом, и вместе качались в тишине, почти не нарушаемой еле слышной из их ушей музыкой: тыц-тыц-тытыц-тыц-тыц… А сестра Груня смотрела на молодежь ласковыми глазами, как мать, и, кроме материнского умиления, ничего нельзя было увидеть в этих глазах.

— Не понимаю, как можно всерьез относиться ко всей этой хренотени, — сказал доктор Дедушев.

— Понимаешь, Дед, если бы хотя бы судьи не брали бы, — закричал Краснов, — можно было бы о чем-то говорить! А они берут! Вот вам и все нанотехнологии, блин!!! Ты согласен, Сниккер?

— Абсолютно, нах, — согласился Сниккер.

— Ну, я пойду, — вынимая свою затычку из уха, объявил Эдик, поцеловал Машу в угол глаза, отчего она дернулась, и скрылся в прихожей, из которой донеслось, как он захлопнул за собой дверь. Маша немного заплакала — или у нее поцелованный глаз заслезился. А Груня сидела и смотрела все так же ласково.

— Вернется, — уверенно сказала уже перемывшая всю посуду и возникшая из кухни более потной, чем обычно, Клава, — только чувства проверите. Чувства от проверки делаются сильнее. Без меня тебе лететь с одним крылом, как говорится.

А Вениамин Вениаминович ничего не сказал, только слез со стула, пошел к выключателю и щелкнул им, чтобы удостовериться, все ли теперь работает в штатном режиме.

Жены Краснова и Сниккера молчали, но не потому, что им нечего было сказать, а потому, что берегли заряды до возвращения из гостей.

На том давайте временно оставим их всех, пока одни молотят языками, а другие молчат, что иногда отличает более умных и всегда — более хитрых.

И, как пишут в титрах к очередной серии, прошел год. Семейство Дедушевых собралось за тем же столом, ждали Эдика — позвонил с дороги, из поезда, слышно было плохо, но поняли, что возвращается, изучил жизнь, прошел курс молодого врача, как известный писатель-классик. И вот едет, ждет не дождется встречи с близкими людьми и асфальтированными улицами… Тем более что на носу Новый год, в столице все сверкает и даже как бы дымится светом, а Гниложопинск — он Гниложопинск и есть. Там свет только от звезд.

Присутствовали в семейном застолье Клава и Вениамин Вениаминович, а друзей, Краснова и Сниккера, ждали с минуты на минуту.

И вот, пока они ждут и в ожидании понемногу пьют кто чай, а кто и пиво, я отвлекусь на описание некоторых обстоятельств — как давно предшествовавших, так и сиюминутных.

Прежде всего: а откуда, собственно, взялся Эдик, бойфренд Маши и ее почти уже муж?

Когда онкобольная Дедушева на сильных анальгетиках проживала последние свои недели, палату с нею делила такая же бедолага. Различие было в том, что жена Дмитрия Владимировича оставляла Машу и Груню на него и вполне надеялась, что он сестер на ноги поднимет. А соседка оставляла сына Эдика в полном одиночестве, молодым хозяином комнаты в коммуналке — и все, родных не было. Поэтому само собой получилось, что, когда бедные женщины одна за другой отбыли из палаты и вообще из этого мира, Дмитрий Владимирович взялся пацана опекать. Следил, чтобы в комнате не творились молодые безобразия, готовил — и помог при поступлении — в медицинский вуз, вообще принимал участие в судьбе. Ну, и материально помогал, конечно, потому что больше Эдику ждать денег было неоткуда.

Вообще-то доктор Дедушев — человек очень добрый, хотя циник и готов высмеять абсолютно все, поскольку считает жизнь средней руки анекдотом.

Так нужно ли продолжать объяснения, как возникло чувство между Марией и Эдуардом, особенно со стороны Эдуарда? Тем более что развитию любви способствовала его отдельная, хотя и в коммуналке, комната, в которой скоро поселятся законные молодожены — для начала сойдет…

Вот такая предыстория.

А теперь скороговоркой, быстренько, поскольку Эдик уже проехал предпоследнюю дачную станцию, а в метро ему от вокзала до дедушевской крепости — тридцать пять минут. Итак, Краснов и Сниккер отсутствуют на главной площадке сюжета, поскольку у них срочная встреча с клиентом. Клиент их выбрал потому, что несколько раз сталкивался с этими юристами на лестничной площадке: был он соседом Дедушевых, молодым, но уже небедным мужчиной Михаилом Вороновым, имевшим однушку в новостройке. Однако — теперь так часто бывает — вот только что был небедным, а стал бедным. Партнеры кинули, кредит взял не по возможностям, короче — беда… А поскольку других адвокатов, кроме названных, он не знал и даже никогда не видел, то к этим и обратился с предложением и просьбой: он им доверяет сдать его квартиру каким-нибудь хорошим людям, а плату арендную собирать и хранить за соответствующие комиссионные. Сам же отправляется в дальние края зарабатывать евро и других денег — иного выхода нет. И Краснов со Сниккером согласились — это ж в принципе их юридическое дело, тем более что парень почти знакомый.

Вот какие происходили переговоры, пока жених Эдик приближался к невесте Маше.

Теперь, когда весь расклад нам вполне ясен, вернемся в гостиную Дедушевых.

В гостиной этой обстановка не совсем спокойная, даже нервная. Груня переживает за Машу, во всяком случае, по ней видно, что переживает: глаза, если присмотреться, на мокром месте. И то ведь сказать — если не с минуты на минуту, то со дня на день сестренка замуж выйдет, создадут они с приезжающим Эдиком семью. А семья — это серьезное дело, это в принципе надолго, если не навсегда… Маша тоже волнуется — видимо, в связи с предстоящей встречей без пяти минут мужа: места себе не находит, просит взглядом поддержки у старшей сестры, а у той, повторяем, в глазах слезы. Дмитрий Владимирович виду не подает, но все ж его знают и понимают — эта глупая и комичная суета под названием “жизнь” его раздражает. Клава волнуется вроде бы просто так. Только Вениамин Вениаминович спокоен — во всяком случае, на часы не смотрит. Но кто ж его знает, что у него на душе…

Тут наконец заверещал дверной музыкальный звонок.

И Маша бросилась открывать дверь — дождалась.