Марианна Гончарова - Левый автобус и другие веселые рассказы

И, как ни странно, от него, такого беспородного, получалися красивые и мальчики, и девочки. Очень даже сортовые дети получалися.

Да, еще беда: он был страшный грязнуля. Наверное, самый грязный грязнуля на планете. Иногда Ева прихватывала его врасплох в ванной и умоляла пылко:

– Пава! Ну ты уже около воды. Ну помойся хотя бы до локтя.

На что Пава, добрый Пава (он так не хотел огорчать жену, он же так ее любил) спрашивал осторожно:

– Откудова, Евочка, до локтя? С пальцев рук – до локтя?

И Ева уже выходила из себя.

– Нет! – кричала она. – С пальцев ног и до локтя! Или хотя бы с головы и до локтя!

И проклинала Паву гневно. Так проклинала эта Ева:

– Чтоб ты не дождал умереть!!!

Вот так. Ужас какая эта Ева. Ох и рот! Ну и рот! Чтоб она маленькая с ума сошла. А то сейчас такая большая, такая красивая, что уже жалко. Но это ж она так любила. Уж как умела. А он конечно же страдал.

Но зато он был такой терпеливый, этот Пава. Он так нежно относился к Евиной прабабушке. Когда он перевозил Евину прабабушку, все Черновцы бежали за машиной. Думали, что переезжает свалка. Потому что Пава согласился взять все! Вы не знаете Евину прабабушку. Чтоб иметь с ней дело, надо сначала хорошо покушать. Она захотела взять все свои старые вещи. И даже дубовый стол с конторкой своего прадедушки. Поняли? Дубовый стол по имени Падла. Потому что он занимал полкомнаты и все бились об углы. Только Пава не роптал, он воздевал очи к потолку и просил, чтобы тихо, а то прадедушка Евиной прабабушки может прогневаться и наслать, например, дождь. На Паву. А Пава воду не любил. Говорила вам про воду?

И еще коты. Это уже Еве надо было где-то добывать другую чашу терпения. Потому что ее – лопнула. Кот Рубль и кошка Два-Рубля. Пава, такой изобретательный, фантазии не хватило, назвал их по цене, которую ему какой-то алкаш заломил за этих тигров. Нет, надо было купить обоих! Так слушайте, Пава объяснил просто. Что он не хотел разлучать брата и сестру. Слышали? А то они бы стали разыскивать друг друга через Красный Крест. На предмет воссоединения семьи! Эти Рубли, эта наглая, шкодливая, вороватая банда порвала всю мебель, разодрала новый Евин кожаный пиджак, уничтожила обои. И Два-Рубля научилася открывать холодильник. А линяли! Как наш старый тополь в мае!

– Пава! – кричала с балкона несчастная Ева. – Вытряхнись, Пава! Ты же увесь у Рублях.

Ну тут уже соседи проявляли недовольство: кому понравится чужое благосостояние? Писали анонимки, и если честно – было про что. Про Еву.

И теперь Ева. Так, Ева. Она окончила цирковое училище. Отделение эксцентрики. И конечно, сначала работала в литейном цеху нашего авиационного завода и делала плуги. И этими плугами Ева обеспечивала Кубу. Но вы же не забывайте про Евино образование. Вскоре она уже стала работать почти по специальности. Гнать самогон из томатной пасты. В лаборатории завода. А так, по мелочам, штамповала на том секретном, всем Черновцам известном ракетном станке ТСП-753 дробь 79 крышки для закруток. Продавала соседям.

И спрошу я вас: что, они плохо жили? Ну да, Ева выпивала по чуть-чуть от нервов. Бывало, шлепнет – и теряет челюсть. Но это ничего. У нее было две. Одна запасная. Та потеряется. Эта найдется. Пава очень огорчался и иногда говорил ей:

– Ева-Ева…

Ничего. Зато она хорошо зарабатывала. И Пава тоже, в профсоюзе там кем-то. Списки проверял. И еще числился матросом-спасателем на Пруту. Старшим. Нет, ради бога, плавать он не умел. Боялся. Я про воду же говорила.

А теперь скажите: почему этот суд? И почему они, Пава и Ева, разводятся на старости лет?! Когда уже надо держаться вместе и на всякий случай где-то поблизости иметь стакан воды. Чтоб подать. Конечно, можно одному бросить пить, а другому начать мыться. Но бывают разве люди без недостатков? Они говорят – хотят пожить по-человечески. Нет, вы послушайте, они хотят пожить… по-человечески… Ай, дураки-дураки… Вот дураки… Такая пара… Такая пара…

Ночной сменный сельсоветовский сторож Ленчик проснулся с трудом.

Перед глазами плыл обманный желтый туман. В зеркале отразилась угрюмая отекшая физиономия с недельной щетиной. Ноги шли куда хотели. Правая тянула обратно на диван, левая – на кухню. Память медленно возвращалась.

Значит, так. Тогда была пятница. К нему домой пришел кум. Со своим кумом. Принесли. Культурно. Тост сказали. Ну, давай, мол, Ленчик… Пошло хорошо, но мало. Кум сгонял. Принес. Тост. Ну, мол… Мало…

Короче. Сейчас надо выяснить, какой сегодня день. И хорошо бы число. И месяц… И год…

Ленчик вяло подвалил к входной двери. На улице стояла жара. Собачья будка во дворе была пуста. Цепь валялась на земле.

Так. Со временем года ясно. Не зима. И где-то приблизительно… после Пасхи. Точно после Пасхи! Потому что если пили с кумом, то, значит, не пост. Потому что кум, если пост, ни-ни… Интеллигентный он человек. Завклубом. «Гамлета» ставит.

Откуда-то были слышны выстрелы и крики. О! Охотничий сезон открылся. Значит, точно после Пасхи. Скоро снег.

Неверные ноги Ленчика договорились, объединились и понесли в центр, к магазину. Ну, во-первых, там жена, завмаг. Мария. Мария? Не… Лена… А во-вторых, ну это… туман же… И вообще, в себя вернуться. Биографию вспомнить свою… А то одни обрывки: жена, черт, зовут-то ее как… И сын в армии. И еще номер телефона в голове застрял. А! О! О!!! Сельсовет! Во память! Понял?! Понял?! Ничем не вышибешь!

Ленчик взбодрился и пошагал в центр.

В селе было подозрительно тихо. Ленчик вышел из-за угла и обомлел. В глазах потемнело. Аккурат у старой чайной на блестящем новеньком мотоцикле восседал огромный… фашист. В эсэсовской черной шинели и каске. Оккупант жрал яблоко. А в коляске… А в коляске мотоцикла сидела его, Ленчикова, овчарка Найда! Почуяв хозяина, Найда зашлась в радостном лае. Фашист настороженно закрутил башкой по сторонам. Ленчик прытко заскочил за угол и замер, но собака не унималась.

– Вот же сволочь немецкая! – шептал Ленчик, удирая от страшного видения. – «Возьме-ем щеночка», – вспомнил он жену… Марию… или как там ее… Взяли на свою голову! Продаст сейчас!

Ленчик лозами добежал до сельсовета. Над старым, еще довоенным зданием на легком ветру полоскался красный флаг с черной свастикой.

– Е-о-о… – простонал Ленчик, от ужаса забыв весь свой словарный матерный запас.

Картина была страшная. Рядом с сельсоветом в толпе пленных, окруженной немецкими солдатами, стояла его жена… Ма… Ма… Марусечка… Не… Ну, короче, взяли ее немцы, жену его! И магазин, стало быть, закрыт…

– Е-о-о-о… – затосковал Ленчик.

В его памяти опять всплыл сельсоветовский номер телефона. Огородами он промчался обратно домой, где на столе стоял выделенный его жене как завмагу аппарат, и дрожащим пальцем с третьего раза набрал номер председателя сельсовета. Ему ответил знакомый голос: