Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)

Короче, нажил врагов. И кто-то из обиженных возьми да стукани, что у механика Григория Петровича Ступака ванная ворованным кафелем отделана. Сигнал поступил – обязаны реагировать. Пришли с проверкой. Глянули. Красотища!

Рисунок затейливый, плиточки сияют свежестью, аккуратно подогнаны одна к другой, швы ровненькие…

Он, к слову сказать, и на работе халтуры не позволял, а в собственной квартире почему бы не постараться.

Чужая красота умеет зависть разбудить. А зависть у людей, наделенных властью, острее, чем у рядовых граждан.

Вопрос «Где взял?» можно было и не задавать.

Взять, кроме как на родном заводе, было негде.

Но они спросили.

И Грише пришлось признаваться.

Однако чистосердечное признание, скорее всего, не помогло. Три года мужику влепили.

Ни за что, можно сказать. На ровном месте срок заработал.

На заводе потом все его жалели. Все как один считали, что приговор слишком строг. Подозреваю, что и у того, который настучал, шевельнулось сочувствие к невинно осужденному. Может, даже пожалел о своем доносе. Хотя кто его знает. Чужая душа потемки.

А по мне, так не соблазнился бы должностью – и никто бы на него не донес. Жил бы себе спокойненько и полеживал бы по вечерам в красивой ванне, японским кафелем любуясь.

С детства мечтал попасть на Дальний Восток, сколько приключений по дороге пережил – то ехало не едет, то нукало не везет. А дружок палец о палец не ударил, просто пришел в военкомат – довезли за казенный счет. Правда, хотелось ему совсем в другую сторону, потому что невеста в тульский институт поступила. Приморская природа его волшебными красотами соблазняет, а ему плевать на нее хочется, все мысли о самоварах, из которых тульские умельцы чай с его Маней пьют.

В результате и Приморья не увидел, и невесту какой-то левша увел. Возвращается бедный солдатик домой – дорога длинная, а торопиться – никакого желания. В глазах тоска и жажда мести. Перед Хабаровском два мужичка подсаживаются, самогонку достают, а к ней, как и положено, балычок, икорочка – не грусти, мол, служивый, все понимаем. А парень не из тех, кто перед первым встречным наизнанку. Самогонки выпил, уважил, икры ложку съел, но жадничать не стал, не до обжорства бедолаге. Мужики тоже с понятием, давно знают, что на границе тучи ходят хмуро. В глаза исподтишка заглядывают, кряхтят, но душу вопросами не лапают. По второй налили. Позвали покурить. В тамбуре колеса громче стучат и лишних ушей нет. Мужики пробный шар гонят – как, мол, там из-за острова на стрежень, братья выступали? Дружок не врубается, куда они клонят. Мужики не торопят – они знают и про военную тайну, и про подписку о неразглашении, но все-таки интересно же, как там было на самом деле.

О чем они?

Где там?

Что было?

Не доходят намеки до солдатика, у него все мысли про тульских оружейников и неверную невесту. Вернулись к самогонке с икорочкой. Выпили. Помолчали. Но коли зуд напал – приличье не помеха. Пристрелка кривого ружья – занятие для очень терпеливых, а выпившему человеку терпеть скучно. Ладно, мол, про остров нельзя, расскажи про Бабанского, за что ему Золотую Звезду дали и правда ли, что он перед этим с «губы» не вылезал. Тут-то мой друг и просек, что его приняли за участника весенней заварухи с китайцами из-за острова Даманского. А он – парень честный, ему чужой славы не надо, отказывается, объясняет, что служил на другой заставе. Мужики не перебивают, якобы верят, а по кривой рюмке налили – и опять двадцать пять: неужели так и было, как в газетах написано. Он снова растолковывает, что служил далеко от Даманского. А те – конечно, мол, все правильно, и все-таки молодцы парни, что не сдрейфили, ведь погибло-то наверняка раз в пять больше, чем народу сообщили. Если нельзя, то не рассказывай, они все понимают, в свое время тоже долг Родине отдавали.

Короче, уломали моего друга, заставили врать правду.

Мало того, когда выходили на своей станции, шепнули проводнику, что в вагоне парень с Даманского едет. Тот бутылку из укромного места достал и – за подробностями, потом заново подсевших на выпивку расколол… И так – до самого дома.

Я к чему это вспомнил?

Да к тому, что три года спустя я тоже оказался на китайской границе. Но не на Амуре, а на Аргуни, в Читинской области.

Сижу в рудничной гостинице. В окошко веселое солнышко светит, а все равно скучно – зима. Сосед приходит, в руках валенки. Фамилию забыл, а звали Мишей, постарше меня, за тридцатник перевалило. Мужик вроде компанейский, но не из простых, в областном управлении работает, он и приехал-то с ревизией в местный ОРС. Как любят ревизоров, полагаю, объяснять без надобности – в любые времена и при любой власти. Не знаю, разведка доложила или сам намекнул, что он заядлый охотник, но к первым же выходным его пригласили на коз. А он меня позвал. Хотя кто я для него – просто временный сосед. А для местных тузов и, особенно, тузиков – вообще шпана. Я пробовал отказаться, чтобы его в неудобное положение не ставить, а Миша ни в какую – поехали, нюхнешь настоящего охотничьего пороху, и тогда посмотрим, что скажешь на предмет рыбалки. У нас до того разговор был про рыбалку и охоту, какая из этих болезней достойнее. Вот он и решил доказать на примере. Я, собственно, не против, мне даже интересно, только одет легковато для таких прогулок. И здесь он меня совсем убил своим благородством. Я вроде говорил, что он ничем не похож на ревизора, нормальный мужик, даже больше, чем нормальный, – протягивает валенки и говорит:

– На, примерь, а я в твоих вибрамах поеду.

Вибрамами в ту пору назывались туристские ботинки на протекторе. Не знаю, настоящее имя или прозвище, но не в названии суть, а в поступке. Отдать теплую обувь перед походом в тайгу – это, знаете ли, не каждый расщедрится. Я, конечно, отказывался, слишком братский подарок, а ревизор: ерунда, мол, он якобы с детства ненавидит валенки.

Обувью осчастливили, а полушубок и шапка у меня свои были. Оставалось – ружье. Из пальца стрелять я до сих пор не научился. Но Миша успокоил; местные всем снабдят.

Приехали за нами около пяти утра. Машин было две: в одной – начальник ОРСа с шофером, во второй – директор соседнего рудника и какой-то солидный до изжоги руководитель из области. Шесть человек – бригада «ух». В темноте, без любопытных глаз, подрулили к стайке снабженца, и нас вооружили. Мне как самому никудышному охотнику и то «белка» досталась, остальные получили нарезное. Желающим и полушубки дали – армейские, кстати, со штампами. Потом и патроны оказались оттуда же. Прапора тоже хотят жить.

Помню, на Дальнем Востоке тушенку в гостиницу приносили: прапора – ящиками, а солдатня по две-три банки и торговались за каждую копейку. Оно, в общем-то, понятно: солдат от собственного желудка отрывает, а прапор – от чужого. Но это к слову.