Заур Зугумов - Бродяга. Воскрешение

Но вот добрались же…

Маршрут поездов местного и дальнего следования я знал давно, но незадолго до этого взглянул еще разок на карту Средней Азии, так что ориентировался я свободно, благо памятью Бог меня не обидел.

До самого вечера пришлось ждать поезда из Термеза, разведя костер в каком-то сарае на маленькой заброшенной ферме, а потом еще полсуток трястись в общем вагоне, пока я не добрался до Бухары.

Оклемавшись в привокзальном духане Бухары парой косушек музафарского чая и немного подкрепившись с дороги, я огляделся по сторонам. Вокруг протекала обычная суетная жизнь, почти такая же, как на всех базарах среднеазиатских городов, где главным критерием оценки человека были приятный звон монет и шелест «белохвостых» да «кремлей».

На почти новой «Волге» я добрался до Самарканда быстрее, чем мог предполагать. По моей просьбе шофер доставил меня прямо на скотный двор, — он находился на окраине города. Там я и поселился в колхозной гостинице.

Для меня в тот момент маленькая комнатушка в этом гадючнике, над крышей которого висела испачканная коровьим навозом, неизвестно как туда попавшим, старая, давно выцветшая надпись «Караван-сарай», была намного комфортнее любого шикарного номера в самом фешенебельном отеле.

Когда я еще только приехал с Джамилей в Самарканд из Чарджоу, Мишаня — этот вездесущий провидец, как его иногда называла братва за жизненный опыт и воровскую смекалку, показал мне «почтовый ящик». Им босота пользовалась только в крайних случаях. Это был обыкновенный почтовый ящик на втором этаже старой хрущевки, но любая корреспонденция, попадавшая в него, немедленно доставлялась положенцу города, а от него через гонцов шла прямо к адресату, вне зависимости от того, пребывал ли он на свободе или парился в тюрьме. Корреспонденция всегда зашифровывалась, так что прочесть маляву мог только тот, кому она непосредственно адресована.

На следующее утро после приезда в Самарканд и я не преминул воспользоваться этим воровским «почтамтом», забив Мишане стрелку. Малява была отписана колымской феней, но так, чтобы понять ее мог только он один. Некоторые моменты, связанные с нашим старым знакомством и «совместной работой», играли в этом шифре главенствующую роль.

Как только холодная январская ночь опустилась на древние купола мечетей Старого города, точно в назначенное время Мишаня ждал меня. Стрелку ему я забил в одном из самых людных мест Самарканда, у центрального входа в Регистан. Здесь все хорошо просматривалось, а в случае шухера можно запросто затеряться среди многочисленных туристов и торговцев сувенирами.

Последнее время я был слишком осторожен, развивалась мания преследования, которая могла привести к нежелательным результатам. Благо в свое время опыт в институте Сербского я получил достаточный. По правде говоря, с некоторых пор все здесь в Средней Азии меня нервировало и даже опротивело, но обстоятельства складывались так, что деваться мне было некуда. Приходилось терпеливо ждать своего часа. Теперь же я мог себе позволить многое, например, раскинуть стос и выдернуть любую стиру, даже навздержку.

Я сказал об этом Мишане, зная, что он правильно поймет меня и даст нужный совет.

— Да, Заур, — ответил Косолапый, внимательно выслушав меня, — ты правильно делаешь, что слушаешь голос сердца и рвешься отсюда. Тебе уже по ходу пьесы давно пора менять обстановку. Недавно я сам хотел сказать тебе об этом, но, зная, что ты с кем-то в деле, молчал.

Еще выезжая из Термеза, я мучительно искал ответ на вопрос, каким образом вывезти деньги на большую землю? Под «большой землей» я конечно же подразумевал Россию вообще и Москву в частности. И не находил ответа.

Вернее, решение нашлось давно, но мне необходимо было убедиться в его правильности, а для этого я нуждался в совете друга, чтобы либо принять эту идею за основу, либо отвергнуть напрочь. Мишане я доверял, как самому себе, и, видит Бог, он заслуживал такого доверия.

Почему я придавал такое значение именно этому? Ведь, казалось бы, работа сделана, и главное осталось позади.

На деле все оказалось иначе. На моей памяти люди частенько проворачивали дела и покруче нашего, но итог всегда был один — тюрьма. Причина была извечной: они просто не могли правильно распорядиться кушем. А какие были люди! Легенды преступного мира… Многих я знавал в работе, с некоторыми сталкивался в тюрьмах и лагерях. Так что примеров хватало, а я не хотел повторять совершенных ошибок, тем более зная наперед, как их избежать.

Было два варианта: либо оставить деньги у Мишани, с тем чтобы он в ближайшее время выслал их мне с первой же оказией, и лететь на самолете, либо держать их при себе, но ехать поездом. Мишаня тут же рассеял мои сомнения:

— Ну конечно же поездом, и никак иначе, — почти не дав мне договорить, с пылом произнес он, — и бабки должны быть с тобой, имей это в виду. Мало ли что может быть в дороге? Если суждено спалиться, значит, от этого никуда не деться, но зато при живом лавэ еще можно будет что-то сделать, иначе будешь потом париться на нарах и жалеть о том, что пожадничал. Уверяю тебя, бродяга, деньги — не самое главное. Поверь мне, я это знаю точно. Тем более что риск минимален. Я это к тому, — продолжал он, хитро щурясь и чуть поджав по привычке губы, будто тянул лопатник у фраера из косяка, — что на бану, а я давеча пробивал, в легавом списке разыскиваемых твоей физиономии нет. Понял, что это значит? Тебе не обидно, босяк, — уже с издевкой и смехом продолжал Косолапый, — такой крутой крадун, а мусора не ищут, а?

Хоть здесь я мог расслабиться. Мы немного позубоскалили с корешем, отвели душу. Ну что ж, базару нет, это обстоятельство придало мне уверенности, и решение принято окончательно: ехать поездом. Тем более что «масть пошла» и было что «поставить на кон», ибо и поезд Ташкент — Москва ложился «бубновой десяткой» на мою сторону. Он следовал через Самарканд раз в неделю, в среду, а тот день был вторник.

Через час мы расстались с Косолапым и не виделись долгие годы. Ночью Мишаня должен собрать для меня необходимые гнидники, которые обычно берут с собой в дорогу дехкане, а утром, купив билет, положить все в камеру хранения. Фотографии, которые я взял у Джамили, тоже хранились у Косолапого, они мне были дороги не менее того, что я замотал в бинтах на ноге. Я чувствовал в глубине души, что они — бомба замедленного действия, но не для меня, а для моих врагов мусоров.

Код и номер камеры хранения я записал на всякий случай на руке, чуть выше кисти, чтобы не забыть.

В полночь я позвонил в Москву Харитоше, чтобы он знал день моего приезда в Златоглавую, но на вокзал встречать не приходил. Он понял меня без лишних вопросов. Я чувствовал по его нескольким скупым ответам, как он разволновался и обрадовался мне. Ведь мы не виделись долгих четыре года, а весть о том, что нас с Лимпусом разменяли, дошла до него быстрее, чем до кого бы то ни было. Правда, как только я смог сообщить ему о том, что мы живы, я тут же сделал это.