Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

— Похоже, она умудрилась найти другую работу: стала разыгрывать спектакли для охранников. Она сказала: «Хорошо, что я вспомнила о театре раньше, чем превратилась в скелет. Даже самые черствые и грубые мужчины не любят смотреть на ходячие мощи». Т. К. вновь замолчал. Его поджатые губы вытянулись в струнку.

Я пробормотал:

— Мне казалось, что это закончилось, что нацисты достигли предела падения и мы никогда больше не услышим о таком ужасе.

Т. К. с усмешкой пожал плечами:

— Она увидела мое лицо и поняла, как мне тяжело все это переварить. Тогда она спросила, не еврей ли я. Я ответил, что нет, и спросил, почему она задала этот вопрос. Она сказала: «Евреи научились с этим жить. Но Сталин хитрее Гитлера. Он понял, что мертвые бесполезны, даже мертвые евреи. Трупы не грузят в шахтах уголь и не шьют обмундирование. И почему надо истреблять только евреев, если все живущие виновны в том, что живут? Сталин не превращает людей в золу и не делает из них мыло. Он их использует. Использует тела, ум, волю, любовь… вы знаете, однажды вечером я с ним танцевала. И не только танцевала, разумеется. Это было почти двадцать лет назад. Я была совсем молоденькой девушкой! Моя душа была совершенно беззащитна: никакой раковины или твердой скорлупы. Этот вечер навсегда отравил мою душу, будто сильнейший яд. И все же, благодаря ему, я встретилась с Майклом. И полюбила биробиджанских женщин — таких красивых и ко мне добрых. Как можно все это понять?»

Т. К. отдышался, набрал воздуха, словно хотел выдохнуть невидимый огонь. Наши взгляды встретились, и он еле заметно кивнул головой:

— Я ничего ей не ответил. На это нет ответа. Ужасно было видеть ее здесь, перед собой. Такую красивую, да-да, такую… желанную. Женщину, которую так хочется заключить в объятия. А я, вдруг… я даже не мог посмотреть на ее руки. Мне было стыдно видеть, как постарела ее кожа. Я представлял себе, сколько она пережила из-за этих мерзавцев. Их отвратительные пальцы ползают по ее телу… Унижение, стыд, разрушение… Когда понимаешь, через какую грязь ей пришлось пройти, не просто становится стыдно, Ал, нет, это разрушает и тебя.

Теперь мне нечего было сказать, а Т. К. продолжал:

— Понятно теперь, откуда в ней такая сила. Она выжила. Они ее не сломали. Не смогли. Она говорила: «В Хабаровске, когда меня забыли в камере, я думала, что схожу с ума. А потом я осознала одну вещь: мой муж переживает то же самое, что и я. Но ему было хуже, ведь он был — подумать страшно — американский шпион в СССР! Да, он спасал людей в Биробиджане, да, он лечил стариков и детей, делал добро, но разве кто-то об этом задумался? К нему отнеслись хуже, чем к бешеному псу. И тогда мне пришла мысль: если я выдержу, то выдержит и Майкл. Если я выдержу, я его спасу. И я стала думать только об этом. Он будет жив, пока живу я. Эта мысль так меня вдохновила! И моя душа обрела защиту, удивительно прочный панцирь, прибежище, до которого охранникам и зэкам было не добраться. Я собрала в душе все, что было мне дорого, все, что имело значение. Все остальное стало бездушной материей. Я, Марина Андреевна Гусеева, была защищена неразрушимой скорлупой. И пока была защищена я, был защищен и Майкл».

В комнате снова стало тихо. От запаха алкоголя, исходящего из рюмки Т. К., меня мутило, и я пошел в кухню выпить воды. По возвращении я застал Т. К. стоящим со шляпой в руках. Я спросил:

— Каким образом она вышла из лагеря?

— Не знаю. Мне не захотелось об этом спрашивать.

— А про Эпрона она что-нибудь сказала?

— Нет. Времени не было: охранники уже намеривались увести Марину в камеру. Но это мы, я полагаю, найдем в отчете. Как только его получите, дайте мне знать. Надо вытащить ее из тюрьмы как можно быстрее.

— И что вы собираетесь предпринять? Не побежите же вы к Кону с докладом в руках.

Т. К. чуть улыбнулся:

— Нет, к сожалению. А то я хотел бы увидеть его рожу… Найдем решение. Она там и лишнего дня не останется. Исключено.

Я догадывался, о чем он думает: каждый час в камере Старой окружной тюрьмы был для Марины в некотором роде продолжением ее страданий, начавшихся в Хабаровске.

Уже на пороге квартиры, надевая шляпу, Т. К. тихо проговорил:

— Вы осознали, Ал, что ни один мужчина не смеет больше приблизиться к Марине? Ни вы, ни кто-то другой.

Все произошло очень просто. Вторая половина дня тянулась долго, заполненная лишними мыслями. Ближе к вечеру я дремал на диване под доносившийся из радиоприемника голос Билла Хейли. Звонок в дверь вывел меня из полузабытья.

Мне понадобилось время, чтобы убедиться, что это она, поскольку на ней была форма разносчицы из экспедиторской конторы «Джексон Спид Сервис»: обтягивающие белые брюки и рубашка, перетянутая в талии, с ярко-красной отделкой, напоминавшая костюм циркового дрессировщика. Волосы ее были спрятаны под кепку велосипедиста с большим козырьком. Ярко-алые губы улыбались, от чего сильнее выступали скулы, а в ее кошачьих глазах угадывалась насмешка.

— Ширли!

— Ваш заказ, мистер.

Она всучила мне три коробки пиццы и, втолкнув меня в квартиру, вошла следом. Положив коробки на стол, она сняла верхнюю:

— В этой настоящая пицца. Ты можешь открыть остальные.

Я повиновался, а она уже ускользнула в кухню. Во второй коробке находилась мощная стопка рукописных страниц: стенограмма Марининых показаний на слушаниях. Я разорвал третью коробку. На листках стояла шапка Управления стратегических служб, а сверху сверкала красная печать: — Копия / В дело / Ограниченный доступ.

Это был доклад! Он состоял из десятка почти прозрачных листков бумаги, которую государственные структуры использовали в конце войны.

— Вы удовлетворены заказом, мистер?

Ширли, стоя на пороге кухни, сняла кепку и тряхнула головой, так что струи волос скатились ей на плечи. В вечернем свете поблескивали ее глаза, а на висках и на лбу виднелись веснушки. Даже в идиотском костюме она была прелестна. Ширли бросила кепку на стол, от ее ткани исходил аромат французских духов, тех самых, с которыми она больше не расставалась.

— У тебя жуткий вид, — заметила Ширли.

— Я сегодня ночью совсем не спал.

— М-м-м. Это правда. Ты легко вспомнил про парковку у мемориала «Титанику»?

— Идея пришла Вуду?

Она засмеялась и откинула назад волосы.

— Какая? Про униформу для обмана парней из ФБР, которые скучают у твоего дома? Или про встречу с сенатором?

— И то и другое.

— Мой бывший шеф только одобрил мой стратегический замысел.

— Твой бывший шеф?

— Я подала в отставку, ухожу из секретариата.

— Ширли…

— По собственному желанию. Мы заключили сделку.

— Тебя прижало ФБР из-за этого чертова разрешения на посещение тюрьмы?

— А вот и нет. Я сама пошла к сенатору и призналась.