Лия Флеминг - Забытые письма

Завтра из Брэдфорда приезжает Рут, привезет подарки. Она в свое время служила в хорошем месте, потом вышла замуж за младшего сортировщика шерсти, тот преуспел в своем деле и хорошо их обеспечил. Жаль, у них нет своих малышей, вся нерастраченная доброта достается ее, Эсси, детям. Да, в этом году они ни в чем не нуждались.

Всего лишь два дня назад ей довелось обряжать старую миссис Маршалл, которая умерла во сне, добросовестно подготовившись к событию: заранее облачилась в лучшую ночную сорочку и сложила монетки в верхний ящик комода.

Обрядить умершего – это искусство: покойный должен сохранить достоинство. Вот ты и стараешься подоткнуть места, которые могут потечь, обмыть тело, одеть, подвязать подбородок, причесать волосы и сменить белье, пока не пришли прощаться первые гости.

Миссис Маршалл была хорошей женщиной, простой, но доброй, ее будет не хватать на еженедельном женском собрании. Сын и вдовец остались довольны тем, как Эсси выполнила работу, и оставили ей на комоде два флорина – эта благодарность оказалась очень кстати накануне приближающегося праздника.

Нет, нельзя сказать, что Эйса плохо зарабатывает. Просто надо и ренту платить, и повседневные расходы растут… Вот и выходит, что мы аккуратно сводим концы с концами. Мальчики подрастают: им нужны хорошая обувь, крепкие штаны и рубашки. Хорошо бы и для Сельмы что-нибудь приберечь, сшить ей несколько новых юбок и блузок – шутка ли, помощник учителя! Да и пора ей носить хороший корсет, формы-то уже требуют… Что ж, работой нас Господь не обделил, нужды мы не знаем.

Пробираясь вниз по темной лестнице и освещая себе лампой дорогу, Эсси с улыбкой подметила, что по всему дому Сельма рассыпала украшения – тут зеленые хвойные лапы, там зимние ягодки, на двери в кухню – соединенные святым крестом ветки. Они не наряжали елку, Эйса почитал это дикарством – к чему рубить укрытие, в котором смогут согреться зимние птахи? Но одну свечу в окне в канун Рождества он все-таки зажигал – словно звездочку, которая направит на путь истинный тех, кто пребывает в темном невежестве.

Эйса хороший муж, и свою веру он не снимает вместе с воскресным костюмом, как многие. Он суров, но справедлив, а уж честен настолько, что до упрямства доходит. Вот на прошлой неделе отказался взять тридцать шиллингов за ковку, на которую потратил несколько часов, то так, то эдак переделывая работу.

– Нет, Альф, с тебя двадцать пять шиллингов, – настоял он. – Пусть никто не говорит, что я продал это за тридцать сребреников. Ведь и Господа нашего предали аккурат за тридцать…

Ну как не любить такого человека?

И вот всё в гостиной натерто до блеска, в камине сложены дрова, везде пахнет воском с примесью хвои. Окорок жарился на медленном огне почти всю ночь, потом его завернули в специальную бумагу, не пропускающую жир, и поверх бумаги – в тряпочку: так он будет томиться, а к приезду Рут его можно будет подавать холодным, он сам распадется на куски.

Да, все поверхности начищены, на полу раскинут лучший ковер, а хрустящая белоснежная скатерть готова принять праздничное угощение. Башмаки выстроены в ряд, ждут, когда рождественские певцы обуют в них ноги. Я еще вовсе не так стара, чтобы не чувствовать волнения в такой радостный день.

Вот и дети, сонно тараща глаза, потянулись в рассветную мглу.

– Ну же, сони, просыпайтесь! Наши гимны разбудят сердце каждого в Вест-Шарлэнде! – Эйса, словно даже поскрипывающий от свежести, поторапливал сыновей скорей умываться и бриться. Эсси тем временем раскладывала по тарелкам горячую овсянку – в такой-то мороз разве можно выходить на пустой желудок!

– О-о, мы непременно должны идти? – простонал Ньют, любивший понежиться в постели.

– Сначала вера, а уж потом торжество, сын! Как же мы сможем славить день, прежде не воздав должное Ему? – И никто не перечил Эйсе, когда он рассуждал о том, что должно и правильно, а что нет.

Когда Бартли пересекли мощеную площадь, их уже поджидала горстка соседей – стойкие сектанты, по случаю мороза укутанные в платки и до бровей нахлобучившие шапки: усердно притопывая башмаками, чтобы согреться, они выдували облачка белого пара. Мужчины в подбитых гвоздями сапогах держали корзины с текстами гимнов. Дети, которым матери поплотнее надвинули капюшоны, катались по замерзшим языкам льда.

Наконец прибыл и мистер Бест с фабрики – в экипаже с сыном и дочерью. За ними струилась цепочка слуг, которые словно сжались под весом парадных плащей. Гарольд Фотергилл поднес к губам рожок, и немногие взбодрившиеся оркестранты деревенского духового ансамбля сгрудились в кучку. Барабанщик, готовый возглавить процессию, перекинул ремешок инструмента через плечо. Все в сборе, можно выступать. Но только после молитвы.

– Итак, все на месте! – возгласил пастор, снимая шапку. Не участвовать в этой утренней церемонии дозволялось только дряхлым старикам.

– Давайте скорей, зуб на зуб не попадает! – взмолился Фрэнк, хохоча. – Какой у нас первый гимн по программе?

– Такой же, как и всегда, – отозвался Ньют. – Сначала «Христиане, пробудитесь», а потом «Тихая ночь».

– О, тогда мы сейчас и мертвых пробудим, – хихикнула Сельма.

– Мы проснулись и заняты делом, почему же те, кто продолжает валяться в постели, должны видеть сны? – ответил хормейстер. – Я настроен распевать во все горло.

Легонько прокатилась барабанная дробь, баритон издал несколько неуверенных звуков, нащупывая ноты, процессия выстроилась на изготовку, и барабан возвестил о начале хода. Все старались попадать в такт и не фальшивить, но то и дело сбивались и останавливались, завидев на обочине опоздавших и торопясь принять их в свои ряды. Так они обошли зеленую лужайку, миновали церковь, прошли по боковым улицам и снова вернулись на площадь.

– Христиане, пробудитесь, славьте счастливое утро… – звенело в морозном воздухе так громко, что наверняка пробудились и покойники на церковном кладбище. Следом зазвучали «О, приди, тебе мы верны!» и «Однажды в городе царя Давида». Кое-где приподнялись шторы, а потом в «Оленьих рогах» распахнулись ставни, показалась голова – и взбешенный Чарли Плиммер в знак протеста выплеснул содержимое ночного горшка в сторону певцов.

– Боже мой, прекратите же эти кошмарные завывания! Имеет право человек спокойно поспать без вашего кошачьего концерта?!

– И вам счастливого Рождества, мистер Плиммер!.. И всем вашим близким!.. – пастор любезно приподнял шляпу, и все развеселились.

Эсси улыбнулась. Так они и пели у вязового дерева, пока не охрипли. Да, летними солнечными вечерами этот старый вяз раскидывает ветви и над воинствующими трезвенниками, и над горькими пьяницами…

– Неужели в такой день для поднятия духа кому-то еще нужен зеленый змий? – шепнул Эйса, тихонько стиснув ей руку. Эсси в ответ снова улыбнулась и похлопала его по руке, и темные глаза ее озорно блеснули.