Лия Флеминг - Забытые письма

В ярмарочный день в кузнице было непривычно тихо – не топтались лошади, ожидая очереди подковаться, не галдели фермеры. Как странно, обычно это самая горячая пора, стригали один за другим несут ножницы – подточить, заострить, зачистить.

– Словно воскресенье сегодня, – пробормотала Сельма.

– Ну да, к обеду, глядишь, потянутся, – отозвался отец.

Но и в обед работы не появилось, так что он отослал Сельму домой.

После поминальной службы в церкви к ним редко кто заглядывал и никто особо не разговаривал. Мать перестала ходить на собрания Женского института, все больше сидела дома. Сгорбившись и словно став меньше, она была далеко в своих мыслях.

Что-то неладно. Стоило Сельме упомянуть Фрэнка, как она тут же встречала отпор. «Не сейчас… потом», – неизменно получала она в ответ. Сельма не понимала, отчего траур теперь так отличается от того, что они пережили с Ньютоном, вокруг них теперь будто выросла глухая стена тишины.

И начали происходить странные вещи. То в сарае на заднем дворе вдруг случился небольшой пожар, то собачьи какашки кто-то подбросил к порогу. А однажды утром она вышла в огород проверить горох и увидела, что все палочки вырваны из земли, а побеги растоптаны, будто по ним пробежалась отара овец. Кто все это делает, спрашивала она, но в ответ родители лишь пожимали плечами, лица их ничего не выражали.

Потом она как-то поехала на автобусе в Совертуэйт и всю дорогу чувствовала, как люди показывают на нее, толкают друг друга локтями и странно косятся в ее сторону. Мэриголд Плиммер прошла мимо, не повернув головы. Прежде на службе в молельном доме бывало так тепло, а теперь их окружала прохладная отстраненность.

Однажды в воскресный день она пришла в класс, а учеников не оказалось. Тогда она пошла к директору, спросила, где же все, но тот покачал головой:

– На дворе лето, ребята рвутся на воздух, носиться по полям. Может быть, осенью мы сможем снова начать обучение с вашим классом.

Странно, а все другие классы оставались полнехоньки…

Она что-то не так сделала? Сельма даже понюхала свои подмышки – вдруг от нее пахнет по́том. Или у нее рога за ночь выросли? Дома было ничуть не легче. Печаль плотной пеленой окутала дом, вязкой топью забираясь в каждый уголок. Родители в одночасье состарились, поседели. То молчат, то препираются по пустякам или тихо перешептываются. А когда-то за обеденным столом было столько разговоров, столько веселья…

Как-то вечером в окно гостиной вдруг влетел кирпич, на пол посыпались осколки. Сельма подскочила в ярости.

– Да что такое происходит? – повернулась она к родителям. – Все, хватит с меня этой молчанки! Почему с нами никто не разговаривает? У нас еще беда? Мы задолжали денег?

– Нет, что ты, солнышко, – поторопился успокоить ее отец. – Просто некоторые разногласия… Местная политика, ну ты понимаешь…

– Нам только что расколошматили окно!

– Да просто шпана озорничает, не бери в голову, – отговорился он и на это, но глаза его выражали совсем другое. – Поставь-ка лучше чайник. Нам с мамой надо кое-что сказать тебе.

– Мы уезжаем, оставляем кузницу? – спросила она, ощутив холодное дуновение перемен.

– Ну что ты, с чего бы я это сделал? – устало улыбнулся отец. – Ты не хочешь съездить в Брэдфорд? Погостишь у тети Рут и дяди Сэма?

– На каникулы?

– Не совсем. Чуть подольше. Просто сменить обстановку, – добавила мама.

– Вы хотите сказать, я должна оставить наш дом? Но я же нужна папе в кузнице!

– Пока у нас затишье, управлюсь. А тебе станет полегче, да и тете Рут по дому поможешь. Ты же всегда так мечтала о путешествиях!

– Но не в Брэдфорд. Я хотела в Лондон… Ну или в Йорк. Но уж точно не в Брэдфорд. Мне обязательно ехать?

– Мы думаем, так будет лучше. Ты славно помогла отцу в кузнице, но так не может продолжаться вечно… – Мама поднесла чашку к губам, и видно было, как руки ее трясутся.

– Я плохо справлялась?

– Нет, родная, дело совсем не в этом. Просто теперь все переменилось. Кто знает, может быть, нам придется продать тут все, если дела не пойдут на лад. Пора трезво взглянуть на вещи. А Сэм и Рут будут очень рады тебе, ты ведь знаешь. Они всегда так любили тебя.

– Я не хочу уезжать. Я нужна здесь, тем более если у нас беда.

– Мы думаем, так будет лучше, – хором отозвались родители.

– Но почему? Что я сделала, почему вы меня отсылаете? – Она почувствовала, как к глазам угрожающе подступают слезы.

– Послушай, Сельма, ты не сделала ничего плохого. И никто из нас не сделал. Всегда помни об этом. Просто… Просто все изменилось, и будет лучше, если ты на время уедешь из этой деревни, очень уж тут много пересудов, а судят они о том, чего не знают. Уезжай, попробуй начать новую жизнь. – Эйса говорил, не глядя на нее, и голос его предательски дрожал. – Просто поверь, отец добра желает тебе, и мать тебя любит всей душой. Мы справимся тут вдвоем, с нами все будет хорошо. К тому же погляди, сколько девчушек твоих лет уезжают в город искать работу.

– Но я никогда не жила в городе! – вскричала Сельма.

– Теперь у тебя есть такая возможность.

– Нет, вы не слышите меня… Поймите, я не хочу никуда уезжать!

– Придется согласиться с нами, солнышко. Мы не шутим. Это для твоего блага. Быть может, настанет день, и ты поймешь, почему мы так сделали. Доченька наша родная, мы только хотим как лучше.

Сопротивляться, когда они так дружно насели на нее, было невозможно. Одного еще можно было бы уломать, но обоих – никак. И даже Сельма понимала, что это поражение. Что их решение никак не связано с поиском лучшей для нее доли. Нет, просто по каким-то причинам они хотят, чтобы ее не было сейчас рядом. Происходит что-то странное, но она найдет способы докопаться до правды.

Гай очнулся от дремы. В голове опять и опять повторялся чудесный мотив: «Если б ты была единственной девушкой на земле…» [20]

В комнате отдыха кто-то крутил эту мелодию снова и снова – молоденький второй лейтенант-драгун сидел, раскачиваясь взад и вперед и прижавшись ухом прямо к раструбу граммофона. Совсем мальчишка, а нервы ни к черту – как жалко…

Понемногу Гай привыкал к пребыванию в лечебнице Хольт-парк с его тошнотворными запахами и беспокойными соседями, то вдруг вскрикивавшими, а то по ночам принимавшимися звать маму. Были здесь и пожилые мужчины – пижама неряшливо спущена, стеклянные глаза бессмысленно блестят.

Ему еще повезло, он в отдельной палате с окнами на парк. А сколько бедняг мается по нескольку человек к комнате… Лечебница – здание с башенками, похожее на казарму и прикидывающееся чем угодно, только не приютом для сумасшедших, – оказалась неподалеку от городишка Уоррингтон.

От Йоркшира его отделяют многие мили, зато рядом дымят трубы, чадят фабрики, а иногда, когда ветер особенно сильный, воздух доносит запах моря.