Энн Пэтчетт - На пороге чудес

Огромная тяжесть свалилась с плеч Марины.

Она посмотрела на свои руки и подумала, что они могли бы перевернуть и ребенка-лакаши.

— Конечно, было бы занятно, если бы я сумела родить в таком возрасте ребенка, увидеть в нем себя. Впрочем, лучше и не думать об этом. Будем помнить лишь тот факт, что мы очень близко подошли к результату.

Доктор Свенсон сделала еще одну запись, такую же неразборчивую, и положила листок на другой край стола.

— Обязательно заморозьте его, доктор Сингх. Я хочу потом выполнить некоторые исследования. Например, посмотреть уровень препарата в тканях.

Марина кивнула.

Ей хотелось знать, что все это значит, особенно что означают слова, касавшиеся ее.

Но она растерялась.

Мистер Фокс стремительно удалялся от них, а ей так хотелось, чтобы он вернулся!

Она расскажет ему про все.

Начнет с интернатуры и доведет историю до сегодняшнего дня.

Доктор Свенсон посмотрела на часы, потом сняла их со своей отекшей руки и положила на стол. С трудом поднялась со стула, выставив вперед большой живот, свою неудачную беременность.

— Пора нам браться за дело, верно?

Через несколько часов после операции, уже в темноте, Томас с Истером сняли матрас с Марининой койки и отнесли его в хижину доктора Свенсон.

Из крошечной комнаты пришлось вынести стол и придвинуть оба стула к стене, но матрас все-таки поместился; Истер и Марина могли на нем спать.

Правда, Марина не спала, она наблюдала за доктором Свенсон и созерцала парад всех ночных обитателей Амазонии, неустанно пересекавших комнату. Их тянуло к свету, и Марине вспомнилась та первая ночь в Манаусе и универмаг Родриго.

На следующий день она послала Беноита за самой койкой и за москитной сеткой.

Истер перенес на новое место и свой металлический ящик.

В какой-то момент доктор Свенсон открыла глаза и увидела их хлопоты.

— Я не помню, чтобы я просила вас обоих перебираться сюда, — проворчала она, но не успела Марина пуститься в объяснения, как профессор снова заснула.

Не считая торопливых утренних прогулок к мартинам, Марина постоянно находилась возле своей пациентки и наблюдала, как та балансировала между явью и бредом.

В моменты ясного сознания доктор Свенсон проявляла свою обычную требовательность, говорила с Алленом Сатурном о москитах, требовала показать ей данные, собранные уже после операции, просила Марину померить ей давление.

Потом так же быстро возвращался бред, и она кричала и обливалась слезами. Она просила принести лед, и Марина шла в лабораторию, доставала маленький кусок льда, который держала в морозильной камере, где хранились пробирки с кровью, колола его на кусочки ножом.

В ту же камеру она положила ребенка с загнутым хвостом.

Сиреномелия.

Лишь спустя пару дней Марина вспомнила это название. Единственный раз она слышала его на лекции о врожденных аномалиях, которую доктор Свенсон читала в Университете Джона Хопкинса. В памяти всплыла фраза: «Сиреномелия, синдром русалки; ноги плода срощены вместе и образуют хвост, гениталии не видны. Очень редкое явление».

И так далее…

Клик — и они уже смотрят на следующий слайд.

Единственный человечек, который мог узнать, каково иметь матерью доктора Свенсон, не дожил до этого.

В итоге его жизнь уместилась почти что в рамки научного эксперимента.

Когда операция закончилась, Марина прикоснулась ладонью к крошечной головке. Потом Буди накрыла тельце, чтобы уберечь от насекомых, и унесла в лабораторию.

В своих горячечных снах доктор Свенсон часто произносила отрывки лекций; некоторые Марина даже помнила, например: «Внематочная беременность и повреждение фаллопиевых труб». Она погружалась в очередной беспокойный сон; в ее теле медленно циркулировала кровь Томаса Нкомо. Марина давала ей жидкости и накачивала антибиотиками. Что-что, а ассортимент антибиотиков был у них на уровне хорошей больницы.

Она осматривала шов, следила, чтобы не было нагноения.

Она сидела возле открытой двери и читала подробные записи о малярии.

Шли дни, горячка проходила, потом начиналась снова.

Марина то увеличивала, то уменьшала дозировки.

Прошло много времени, прежде чем доктор Свенсон смогла приподнимать голову с подушки, а потом — сесть в постели.

Марина беспокоилась из-за тромбов в крови пациентки.

Наконец доктор Свенсон встала и сделала несколько шагов, опираясь на Марину и мальчика. Когда она снова легла, слишком уставшая даже для сна, Марина стала читать ей «Большие надежды». Вскоре это вошло у них в обычай, и если глава была особенно хорошая или день особенно скучным, профессор просила Марину почитать ей еще. Истер сидел на полу с бумагой и ручкой, старательно царапая буквы. Марина написала на листке «доктор Свенсон» и положила на грудь больной. Написала «Марина» и положила себе на колени.

— Вы полагаете, что у меня амнезия и я не помню свою фамилию? — поинтересовалась доктор Свенсон, когда проснулась и увидела листок бумаги.

— Я пытаюсь научить его новым словам, — объяснила Марина.

Тогда профессор снова положила бумагу на грудь и похлопала по ней:

— Хорошо. Пускай запоминает. Доктор Экман учил его писать «Миннесота». Только это ему не помогло.

— Кто знает, — возразила Марина.

— Я знаю. Сейчас я много думаю о докторе Экмане, потому что сама пережила аналогичное состояние. Высокая температура в условиях тропиков — это нечто специфическое и совсем не походит на температуру в домашних условиях. Тут ты чувствуешь, как в тебя вливается раскаленный воздух, либо раскаляешься сама. Через какое-то время ты теряешь все ориентиры, все параметры, даже параметр кожи. Возможно, доктор Экман даже не понимал, что с ним происходит.

— Да, возможно, что не понимал, — согласилась Марина.

Истер не оставлял писем Андерса почти неделю.

Должно быть, они кончились.

— Как вы считаете, какое у меня сейчас состояние?

— Худшее уже позади, но я не скажу, что у вас все хорошо. До этого еще далеко. Вы знаете о таких вещах лучше, чем я.

Доктор Свенсон кивнула.

— Вот я и думаю, что теперь за мной могут присматривать доктор Буди, доктор Нкомо и даже ботаники.

Действительно, доктора приходили каждый день.

Как раз в то утро доктор Буди принесла в кувшине букет розовых цветов с мартинов. Неизвестно, как она ухитрилась их достать.

Теперь они стояли на столике, загораживая лицо доктора Раппа.

Приходили и лакаши.

Женщины молчаливо толпились за окном, расплетая и заплетая друг другу косы. Любая из них могла бы заботиться о профессоре, если бы им позволили.

И Марина сказала об этом своей пациентке.

— Никто из них не сделает дело так, как вы. Я сама вас учила, в конце концов. Вы все доводите до конца, на вас можно положиться. Мне бы хотелось оставить вас здесь, доктор Сингх. Вы сумеете поддерживать связи с «Фогель», заговаривать им зубы, пока остальные будут делать свою работу. Все доктора хорошо к вам относятся. Лакаши привязались к вам, как когда-то к доктору Раппу. Кто-то должен заботиться о них, когда я уйду. Не думаю, что другие это сумеют.