Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че

Кристина кивнула и подвинулась, давая Терезе место на банкетке. Павел предложил ей сигарету, спросил, что она будет пить.

– Может, хотите пива?

– Пожалуй…

Павел отправился к бару. Тереза взглянула на Кристину:

– Я должна была догадаться, что вы француженка. По одежде…

– Ужасно глупо, что я совсем не говорю по-чешски! Придется учить язык – теперь это и моя страна.

– Я с удовольствием помогу вам.

– Будет просто замечательно.

Вряд ли кто-нибудь задавался вопросом, как могут подружиться две женщины, влюбленные в одного и того же мужчину. Что их сводит – этот самый объект страсти или он здесь ни при чем? Между Кристиной и Терезой все стало просто и ясно с самого начала, их отношений не коснулись ни соперничество, ни зависть, ни ревность. Тереза была не из тех, кто живет прошлым, она радовалась за Йозефа, Павел (свободный мужчина!) делал ей «авансы», друзья практически никогда не расставались, так что все складывалось как нельзя удачно.

Хозяин заведения, владевший самой большой фонотекой южноамериканской музыки, поставил томно-жестокое аргентинское танго «Ностальгия» – что может быть прекрасней, когда слишком много выпил и расчувствовался?

– Потанцуем? – спросила Кристина.

– Дождемся, когда кто-нибудь выйдет на дорожку, а то как-то неловко.

– Плевать! Пойдем, прошу тебя!

Она встала, Йозеф подчинился, взял ее за руку, и они вышли на середину, провожаемые взглядами окружающих. Кристина и Йозеф танцевали вместе всего один раз – давно, в другой жизни, но всем казалось, что на дорожке пара профессиональных «тангейрос». Кристина позволяла Йозефу вести, замирала в нужный момент, угадывала каждое его движение.

Несколько пар присоединились к Йозефу и Кристине, Павел пригласил Терезу.

– Я не очень хорошо танцую, – сказала она.

– А я и вовсе не умею.

– Знаешь, я совсем ее не помню, – сокрушенно признался Йозеф Кристине. – Как такое возможно? Она ведь тезка моей матери.

– Ты никогда ничего мне о ней не рассказывал.

– Мне было десять, когда она умерла, я ее забыл и никогда не вспоминаю.

Кристина обо всем поразмыслила и приняла решение начать немедленно учить чешский, сухой язык, состоящий из сплошных «щелкающих» согласных. Задача оказалась не из легких: все, с кем она общалась (в основном это были друзья Павла и редкие знакомые Йозефа), хотели говорить с ней только по-французски. Из всех иностранных языков французский чехи любили больше всего, а те, кто знал только немецкий, чувствовали себя почти неловко. Кристина объясняла, что ей нужна практика, она просила, чтобы ее поправляли, собеседники соглашались, указывали на ошибки в произношении (ее акцент их ужасно забавлял), но потом снова переходили на французский. Пять раз в неделю Тереза давала Кристине частные уроки, и через три месяца она уже хорошо понимала устную речь, а через полгода бегло говорила.

Они поселились все вместе, в большой квартире отца Павла окнами на грязно-серую Влтаву, неподалеку от Академии музыки. Йозеф сказал: «Платить за жилье будем пополам!» – и Павел с радостью согласился, поскольку сидел без денег. Он взял отпуск за свой счет, чтобы доработать книгу, начатую в швейцарском изгнании, а жалкий задаток, выплаченный чешским издателем, растаял как прошлогодний снег.

Эпохальный – тысячестраничный! – труд Павла «Брестский мир: дипломатия и революция» являл собой детальный разбор судьбоносного договора, едва не поколебавшего основания мира. В бытность свою первым секретарем чехословацкого посольства в Москве Павел получил доступ к архивным материалам, никогда ранее не публиковавшимся, и напал на золотую жилу. Павел не сомневался, что его книга станет великим откровением, будет переведена на множество языков и обеспечит ему репутацию выдающегося историка.

Сначала Кристина не имела ничего против того, чтобы Павел во всех деталях объяснял ей византийские тонкости этой «игры простофиль» и закулисные интриги сложнейшего торга, который большевики вели с немцами [106]. Слушая Павла, она пополняла свой словарный запас и все время требовала:

– Говори по-чешски, только по-чешски!

Через какое-то время эта история стала ей надоедать, она терялась в дипломатических телеграммах и путалась в личностях переговорщиков с непроизносимыми фамилиями, но ей было неловко сказать об этом Павлу.

Павел очень расстроился, когда Кристина отказалась печатать его рукопись на портативном ундервуде, заявив: «Я актриса, а не секретарша!» Он попытался настоять под тем лукавым предлогом, что это «упражнение» очень поможет в освоении нового языка. Кристина его послала, но Павел не обиделся и спросил со смехом:

– Попробовать стоило, верно?

– Нет! – рявкнула она в ответ.

9 июня Павел повез Йозефа и Кристину в лагерь Терезин. Шестьдесят километров пути они проделали в полном молчании и к полудню добрались до крепости. Несмотря на три ряда колючей проволоки, идущей вдоль стен, здание не производило устрашающего впечатления. У въезда на посту стояли три солдата-украинца, отказавшиеся пропустить их внутрь, и Павел уговорил одного из них сходить за дежурным офицером. Ждать пришлось долго. Здесь царила странная вязкая тишина, как будто на много километров вокруг не осталось ни одной птицы. Даже ветер и тот стих.

Месяц назад, сразу после освобождения, семнадцать тысяч узников были вывезены из Терезина, а лагерь переоборудовали под временный госпиталь для тех, кто был слишком слаб и не мог передвигаться самостоятельно, им не помогали даже полученные от американских врачей антибиотики. Майор медслужбы был в глухом отчаянии из-за собственной беспомощности, теряя каждый день по десять пациентов. Он рассказал посетителям, что накануне у него на руках умер один очень известный французский поэт. До архивов у майора руки пока не дошли – отступая, немцы сожгли часть бумаг, – но он пообещал начать розыск, как только появится возможность. Павел и Йозеф проговорили с майором около получаса, он был очень рад знакомству с коллегой, работавшим в знаменитом Институте Пастера, и заверил, что сделает все возможное, чтобы отыскать следы его отца.

– О чем вы так долго разговаривали? – спросила Кристина у Павла.

– Он подтвердил мои опасения. О Терезине ходило немало слухов. В Швейцарии я встречался с сотрудником Международного Красного Креста, ездившего в лагерь с инспекцией. Я был уверен, что мой отец попал именно туда, и стал его расспрашивать. Он меня успокоил, заверив, что Терезин образцовая тюрьма. Я хорошо знал этого дипломата – он не был дураком и не сочувствовал нацистам. Его отчет противоречил данным из других источников, но у меня не было оснований не доверять ему. Он собственными глазами видел трех или четырех заключенных в чистеньких камерах с цветочными горшками на окнах, садовников, подстригавших лужайки, библиотеку, полную читателей, отлично оборудованную кухню, парикмахерскую, где женщинам делали укладку, продуктовые лавочки и два кафе. Некоторые заключенные играли на скрипке, другие – на кларнете, остальные их слушали, были даже свой джаз-банд, оперная труппа и детский хор, составленный из счастливых, пышущих здоровьем детишек. Была еще одна, о многом говорящая деталь – умело подкрашенные лица женщин! Чтобы опровергнуть слухи о творящихся в лагерях зверствах, нацисты даже сняли фильм о «счастливой» лагерной жизни! [107]Я посмотрел эту документальную ленту в посольстве и немного успокоился – наверное, хотел поверить, что немцы не чудовища и отец спасется. Теперь мы знаем, что все это было мистификацией, жестоким маскарадом: актеров, участвовавших в этом дьявольском обмане, уничтожили, как и девяносто процентов чешских евреев. Терезин был концентрационным лагерем – таким же, как все остальные, с ужасающими условиями содержания: тридцать или сорок тысяч человек умерли от голода, дизентерии и тифа. Терезин называли преддверием Освенцима… Ты больше не увидишь отца, Йозеф.