Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че

Много недель Йозеф ждал, что Кристина позвонит и скажет: «Все утряслось, я возвращаюсь!» Нужно было караулить звонок, и они с Хеленой по очереди сидели у аппарата, мгновенно срывали трубку и тут же вешали, чтобы не занимать линию. Йозеф отменил все дела и встречи, разрешил Хелене не ходить в школу, они сидели в гостиной и ждали чуда, но ничего не происходило. Йозеф много разговаривал с Хеленой и не скрывал от нее, что делает и что чувствует, забывая, что дочери всего восемь лет. Хелена не понимала, почему мать так поступила, ведь они были счастливы вместе. Поступок Кристины был лишен всякой логики, подобные тайны правят миром, они сродни землетрясениям и сломам, будоражащим чувства людей. Хелена злилась на мать за то, что она бросила Йозефа, причинила ему столько боли и неприятностей, увезла Мартина. Этого она ей никогда не простит, не нужно было похищать его, Мартин – святое, никто не смеет его трогать.

Хелена смотрела на телефон, сознавая, что он не зазвонит, и думала: «Когда пришлось выбирать, мама предпочла Мартина, меня она любила меньше». Кристина не написала дочери открытки, не позвонила, чтобы сказать хоть слово. Девочка пыталась понять, чем так провинилась перед матерью. Как узнать, что кто-то вас любит? Должен быть какой-то знак или намек. У Хелены горели щеки, она чувствовал себя униженной и закрывала глаза, гоня слезы прочь: нет, она не заплачет, она больше никогда не будет плакать. Такие обещания дают себе только восьмилетние дети: Хелена решила, что накажет мать тем, что больше никогда не заговорит о ней и навсегда вычеркнет из своего сердца.

Йозефа вызвали в МИД и сообщили, что демарш посольства ничего не дал: французские власти считают Мартина французским гражданином, поскольку брак Йозефа и Кристины не был перерегистрирован во Франции. Власти Чехословакии бессильны, Йозефу придется смириться и ждать, когда Кристина вернется в Чехословакию или въедет на территорию какой-нибудь другой братской социалистической страны (что вряд ли произойдет).

В тот вечер Йозеф решил сделать генеральную уборку и позвал Хелену, чтобы она ему помогла. Девочка не вышла из своей комнаты. Он рвал фотографии, отрезáл Кристину от общих с детьми снимков, потом бросил в огонь альбом в кожаном переплете и смотрел, как он горит. Йозеф избавился от всех вещей, которые могли напомнить ему о Кристине, от ее одежды, книг, театральных афиш, программок, рукописей, пьес, выбросил в помойку одиннадцать щеток для волос, купленные в Шамони теплые ботинки, тринадцать тетрадей с вариантами перевода «Федры». Он нашел в ящике стола два блокнота с заметками по «Беренике», подумал: «Раз она их не взяла, значит собиралась вернуться!» – и сохранил их.

Когда он выгреб из камина золу, от его прошлого ничего не осталось. В середине обгоревшего альбома лежала чудом уцелевшая покоробленная фотография Кристины и Хелены, снятая где-то на природе. Йозеф обрадовался чудесному спасению, снял с полки первую попавшуюся книгу – это оказался «Свет в августе» Фолкнера, – вложил туда снимок и навсегда забыл о нем.

Однажды ночью Йозеф достал из шкафа пластинки Гарделя, стер с них пыль и долго слушал голос старого друга. Утром он спросил Хелену, не мешала ли ей музыка, и девочка поспешила успокоить его:

– Что ты, папочка, мне ужасно нравится, как он поет.

Именно в это время походка Йозефа стала медленной, но заметила это только Хелена. Если они шли куда-то вместе, она то и дело обгоняла отца и вынуждена была ждать его. Плечи Йозефа поникли, он перестал торопиться. Хелена держала Йозефа за руку, приноравливаясь к его темпу, и они шли неспешным шагом, как на прогулке, даже если он провожал ее в школу или на урок музыки.

По воскресеньям и в каникулы им помогала Тереза: она наводила порядок, ходила по магазинам, готовила, и ее присутствие успокаивало Йозефа. После обеда они слушали пластинки – Гарделя и Сметану (Тереза обожала этого композитора). Иногда Тереза садилась за инструмент, чтобы сыграть несколько полек, а Людвик играл в четыре руки с Хеленой: мальчик сначала отказывался, но Тереза велела ему быть милым, он все понял и сказал, что научит ее еще и шахматам. Хелена не горела желанием сидеть за доской, но оказалась способной и быстро освоила ходы. Людвика раздражало, что она болтает за игрой, но поделать с этим он ничего не мог.

Хелена была совсем маленькой, когда исчез Павел, она почти ничего не помнила и решила поговорить с Людвиком. «Прошло пять лет, и я ни с кем, даже с матерью, не хочу говорить об отце и никому не позволяю задирать меня в лицее…»

– Ты потеряла мать, я – отца, так что мы на равных.

– А вот и нет, у меня еще и брата украли.

Йозеф уделял дочери много внимания и каждый вечер читал ей сказку, она любила волшебные истории средневековой Богемии о храбром принце и заблудившейся принцессе, фее-лягушке и призрачном коне. «Еще одну», – просила Хелена, но Йозеф не соглашался: «Тебе завтра рано вставать!» – укутывал ее одеялом, целовал и гасил свет.

– Спокойной ночи, родная, и пусть тебе приснится хороший сон.

– Спокойной ночи, Йозеф, до завтра.

– Все-таки странно, что ты называешь меня по имени.

– Людвик тоже никогда не говорит «папа» – только «Павел».

– Но ведь я никуда не делся и очень хочу, чтобы ты звала меня папой!

Хелена отвечала: «Ладно, папа» – и продолжала обращаться к нему по имени. Йозеф смирился с причудой дочери, и больше они к этой теме не возвращались.

Никто не любил эти места – мрачные, враждебные и унылые, пустынные земли и редкие леса, замкнутое, как в аквариуме, существование без перемен и далекой перспективы.

Никто – кроме Хелены.

Те, кто тут жил, ненавидели бесконечные зимы и серые, лишенные солнца дни. Кроме нее. Даже резкий северо-восточный ветер, заставлявший прятаться диких кабанов и волков, не мог разогнать плотные облака. В ту зиму выпало так много снега, что лишенные корма животные умирали от голода.

Забытая богом долина на границе Богемии и Моравии отличалась от окружающего мира. Никто здесь не опасался соседей – в мертвый сезон их попросту не было. Жителям казалось, что Прага находится на другом конце света. Весной счастливые денечки заканчивались, в долину возвращались больные, их родственники, медсестры и посетители, и люди снова начинали прятать глаза и старались не говорить лишнего. Ненастье не желало отступать, и старые крестьяне божились, что такого ужасного марта не было лет тридцать. Если так пойдет и дальше, повторится 1937 год: земля не отмерзнет и урожай либо вовсе погибнет, либо будет ничтожным.

Тем хуже для Плана.

Зима 1966 года оказалась чудовищно суровой: дорогу заносило шесть раз, телефонная связь надолго отрубалась. Ледяной ветер дул день и ночь, терзая людей, скотину и лесных зверюшек. Йозеф не желал выходить на мороз, но Хелена заявляла, что одна не пойдет. Он протестовал, просил оставить его в покое, говорил, что в свои пятьдесят шесть имеет право оставаться в тепле, сидеть в кресле, читать, курить трубку или дремать у камина, в крайнем случае – жарить сосиски на открытом огне, она в ответ кричала: «Прекрати ворчать, как старый брюзга! Я должна подышать, неужели ты отпустишь меня одну… Что будет, если я встречу черного волка или медведя или поскользнусь?»