Диана Машкова - Если б не было тебя

Темноволосый мужчина, на вид примерно лет сорока, взглянул на будущую собеседницу из-под густых бровей и галантно поднялся с места.

– Здравствуйте, Маша! Ничего, что без отчества?

Она с улыбкой кивнула.

– И вы обращайтесь ко мне по имени. Так будет проще.

– Спасибо, – поблагодарила Маша.

Во всем его облике – аккуратной фигуре, лунных бровях, умном взгляде – было что-то восточное. Молчанова протянула для пожатия руку. Крепкая, приятная на ощупь ладонь Авдеева ответила на рукопожатие, едва уловимо сжав руку Маши. Маша кивнула на его приглашающий жест, в очередной раз отметив про себя способность больших людей в любых обстоятельствах моментально становиться хозяевами положения, и послушно села. Роман Иванович опустился следом.

– Ну что же, начнем? – весело спросила она.

– Как скажете.

– Вот ваш микрофон. Наушники. Когда будете готовы, нажмите красную кнопку.

Она перемигнулась с ребятами за стеклом. Все было готово. Маша широко улыбнулась, лицо ее за доли секунды преобразилось – волнение и тревога исчезли без следа. Никаких посторонних мыслей, сомнений, только страстный интерес к собеседнику: во всей Вселенной сейчас существовал только один человек, и он сидел перед ней.

– Поехали?

– Да.

Подводка к программе. Короткое представление гостя и, наконец, старт. Маша не думала о записи, не помнила об эфире, она мечтала только об одном: добраться до сути, примеряя факты и ощущения на себя. Она наконец должна была понять, как ей дальше жить.

– Роман, скажите, в каком возрасте вы усыновили первого ребенка?

– Кажется, мне было лет тридцать пять, никогда не считал.

Зато Маша считала быстро: ему тогда было столько, сколько ей сейчас.

– И ничего такого ужасного в моей жизни не произошло, это был путь, который я сознательно выбрал. Не потому, что он хороший или плохой. Знаете, некоторые знакомые, журналисты во время беседы доверительно так сообщают: «Это тебе на том свете зачтется». Или в газетах пишут: «Это для того, чтобы налоги не платить». Ужас!

– Или «грехи замаливать»? – Маша сознательно подлила масла в огонь.

– Да, или так. – Роман даже бровью не повел. – Но мне нравится такая жизнь, и никакого секрета по поводу выбора своего пути я раскрыть не могу. По-моему, человек должен жить не только для себя, но, прежде всего, для других. Это есть во всех религиях, мне эта идея очень близка.

– Но почему именно сироты?

– В детских домах дети страдают, хотя ничего плохого не совершали. – Он говорил, а Молчанова понимала, что слышит собственные мысли. – Желание помочь возникает, по-моему, у всех. А вот вопрос бесполезности этого института приходит в голову не каждому. Я много общался в детских домах и с детьми, и с воспитателями. Никаких крайностей не видел, чтобы кто-то над детьми издевался, наоборот, к детям относятся с сочувствием и вниманием. Но сам институт неправильный – там ничего нельзя сделать. И поэтому в моей жизни помощь детским домам перешла в усыновление.

На мгновение в голове возник список вопросов, которые готовил Сашка, но Маша отмахнулась от него. Неважно, выпустят программу в эфир или нет – она не может упустить свой собственный шанс. Столько лет сомнений… Она должна наконец понять, подходит на роль приемной мамы или нет! Со всеми своими родительскими неудачами и неуверенностью в себе.

– Роман, а какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать усыновитель?

– Нет, я бы в принципе вопрос так не ставил. – Он подозрительно взглянул на Молчанову. – Усыновитель должен обладать только одним качеством: желанием и возможностью принять ребенка. Это ключевое свойство, которое должно быть у людей.

– А достаток, условия жизни? – Она сосредоточила внимание на экране монитора, чтобы не отвечать на его удивленный взгляд.

– Понятно, что элементарные материальные условия необходимы – ребенка нельзя брать на улицу, это безответственно, – Роман заерзал на стуле: ни одного вопроса, которые ему заранее присылали, пока так и не прозвучало, – людям, которые обладают материальным статусом, легче принять ребенка, чем другим. И у меня тоже многие вопросы решаются за счет денег. Мы, например, живем в коттеджном поселке, рядом нет государственной школы, в которую дети могли бы ходить. Поэтому они ходят в частную школу. Деньги упрощают процесс. Но вопрос, повторюсь, в другом – принять. И это только звучит так легко, а на самом деле очень сложно. У многих благородные желания, но, если нет внутренней готовности, ничего не получится.

Молчанова на секунду зажмурилась: он говорил о ней.

– Но как же быть, – голос ее дрогнул, она сделала паузу, чтобы потом можно было вырезать без проблем, и повторила твердо: – Как быть, если человек сам сомневается в этой готовности к усыновлению?

– Психолог может помочь прояснить ситуацию. – Роман смотрел на Машу так, словно все про нее понял. – Но создать готовность не может никто. Либо она есть, либо ее нет.

Она не сразу смогла заговорить. Эта фраза «либо есть, либо нет» бесконечно долго стучала в висках. На помощь пришел Сашка со своими заготовками. Сама она сейчас не смогла бы задать вопрос.

– Почему, на ваш взгляд, в России не принято усыновлять и недостаточно приемных родителей?

– Я бы по-другому поставил вопрос. – Роман Иванович сел удобнее, откинувшись на спинку стула. – Меня больше ужасает, почему в нашей стране так плохо относятся к собственным детям. И детям вообще. А все остальное – это уже следствие.

– И почему же?

– Потеряна основа. Раньше были национальные идеи. Православие, самодержавие, народность – триада царской России. Сейчас это звучит как-то странно, но это то, что держало общество и разделялось большинством. Потом пришла социалистическая идея, она тоже разделялась обществом. А дальше произошел слом, и новой идеи общество самостоятельно выработать не смогло. Царская Россия рухнула, идея социализма и социального равенства тоже перестала работать. Человек потерял духовные ориентиры.

– Может быть, эта нелюбовь к детям – черта русского характера? Помните, сколько детских страданий описано у Чехова, Горького, Достоевского?

– Мне тоже сразу вспоминается много эпизодов из русской классики, она ими полна…

– Помните, в «Братьях Карамазовых»? «Ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть… „Гони его!“ – командует генерал. „Беги, беги“, – кричат ему псари, мальчик бежит… „Ату его!“ – вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил на глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!» Что это, если не звериная ненависть?!

Маша умолкла, сломленная, убитая этим неожиданно вырвавшимся на волю отрывком. В ней клокотала такая немыслимая ярость, что она не могла говорить. Они оба, ошарашенные, долго молчали, не в силах избавиться от нарисованной Достоевским картины. Сколько их было на самом деле в истории государства Российского?