Борис Гайдук - Плохие слова

Евгению Леонидовичу показалось, что при некотором изменении системы координат многие прежние недочеты получили бы объяснения, как если бы традиционный баланс составили в системе ГААП. Желая добиться полной ясности, он снова взялся за Матфея, потом за Марка, и так еще несколько раз подряд, и только потом перешел к Посланиям и Откровению.

Примерно тогда же в книге зарубежного автора Евгений Леонидович прочел о человеке, который хотел научиться дышать так, чтобы все время незаметно для себя проговаривать при каждом вдохе и выдохе Господню молитву, но у которого ничего не выходило. Уточнив текст молитвы, Евгений Леонидович попытался сделать то же самое, и у него неожиданно все сразу получилось. Короткая молитва поместилась в один длинный вдох, разделенный на пять почти одинаковых маленьких отрезков дыхания, и такой же неспешный непрерывный выдох. Пораженный легкостью решения задачи, Евгений Леонидович снова обратился к зарубежной книге и отнес проблемы ее персонажа к языковым трудностям. Видимо, текст молитвы на ином языке оказался намного короче или длиннее человеческого дыхания и не так накладывался на вдох и выдох, как вышло у него. И Евгений Леонидович, с легкостью приобретший то, что никак не давалось другому, стал время от времени пропускать сквозь свое дыхание эти несложные слова. При этом он не испытывал никаких религиозных чувств, не задумывался о спасении души и часто даже о смысле произносимых, точнее говоря, продыхаемых слов; это выходило у него рефлекторно, так же, как некоторые люди щелкают пальцами только потому, что умеют это делать. Обычно Евгений Леонидович никогда не произносил этих слов вслух, тем более в церкви.

В церкви он вообще был за свою жизнь всего несколько раз, стыдливо избегая при этом массовых молений и общения со служителями. Узнавая в некоторых иконах и фресках героев своих вечерних чтений, Евгений Леонидович сдержанно радовался, как будто увидел по телевизору не слишком близких знакомых.

Перемены, произошедшие в стране, не сразу затронули Евгения Леонидовича. Сначала в его жизни ничего не поменялось, потом трест закрыли, и Евгений Леонидович потерял работу и некоторое время даже бедствовал. Потом большой опыт, кое-какие связи и умение не очень быстро, но основательно усваивать все новое и нужное, помогли устроиться, а потом и сделать приличную карьеру в финансовой компании. Незадолго до банкротства, судебных дел и арестов ему снова повезло — вместе с верхушкой прежней компании у него получилось удачно перейти в нефтяную отрасль. У Евгения Леонидовича стало гораздо меньше свободного времени, зато появились новая квартира, новая мебель, автомобиль и, наконец, женщина.

В новом современном кресле оказалось совершенно неудобно сидеть подолгу и тем более читать книгу, да к этому времени Евгений Леонидович постепенно оставил эту привычку, и если открывал старый том, то скользил взглядом поверх страниц, а мыслями был далеко. В новой же квартире старая привычка прекратилась совсем, так же как и многие другие его старые привычки. Взамен них появились новые, более принятые в их кругу. В доме теперь снова бывали люди, и старый, некогда полузапрещенный, а ныне едва ли не модный фолиант снова был спрятан в задние ряды книг. Держать книгу на видном месте, но не читать ее казалось Евгению Леонидовичу неправильным, так же как на ночь оставлять на рабочем столе важные бумаги, вместо того чтобы прятать их в сейф.

Однажды в поездке, в гостинице, он заглянул в другую такую же книгу, которая оказалась в его номере в числе десятка совершенно новых, но случайно подобранных книжек, но желания прочесть хотя бы несколько строк он не почувствовал, захлопнул обложку и торопливо поставил книгу на место. Почти все тексты истерлись из памяти Евгения Леонидовича, а общее воспоминание о прежних чтениях теперь имело легкий и печальный привкус очень долгого, но в итоге успешного выздоровления. Так бывший больной с удовлетворением вспоминает свои первые шаги на костылях и тихую радость в связи с каждым новым вернувшимся ногам движением.

А вот произносить одним выдохом молитву Евгений Леонидович не разучился. Этот нехитрый навык оказался гораздо более стойким, чем многие прежние привязанности, таким же стойким, как, например, умение плавать или кататься на велосипеде. Пригодился, правда, этот навык Евгению Леонидовичу всего один раз. Его дыхание оказалось в тот момент недостаточно продолжительным, и на правильный пятисложный выдох воздуха не хватило, и последнее слово скомкалось, но все равно этот выдох был очень важным в жизни Евгения Леонидовича, последним.

С признательностью

отцу Алексею Кузнецову

за помощь и благословение

В бане завелись клопы, будь они неладны.

Ползают по полкам, таятся в углах. Когда топим, уходят, потом снова появляются. Пробовал закрывать заслонку, выкуривать дымом — не помогает.

Сосед Яков Никитич говорит, что он своих клопов вывел.

Поделился отравой.

Александра Филипповна, грузно прислонившись к перилам, стоит на крыльце, смотрит на мои приготовления. Заливаю кипятком соседский порошок, размешиваю палочкой. Кружатся в ведре соринки и нерастаявшие комочки.

Приступим, помолясь.

Дверь осела, скрипит, надо будет подтянуть и смазать.

Метелкой окропляю в бане все углы, щели между досками, укромные места за каменкой. Вот вам, живоглоты! Вот вам!

То же самое повторяю в предбаннике. Слазить бы на чердачок, но болит поясница. Отдохну, а потом все же заберусь и наверх. Иначе что толку?

Александры Филипповны не видно, наверное, опять прилегла. Совсем в последний год ослабела.

— Хоть бы дал Бог не лежать, сразу умереть, — все время повторяет.

А я в ответ:

— Погоди, душа моя. И полежишь еще, и побегаешь.

Смеется:

— Отбегали мы с тобой, пора и на покой.

Ладно, продолжим.

Поднимаюсь по лестнице, ползу на четвереньках. Темень, хоть глаз коли. Вслепую машу метелкой по сторонам, сам отворачиваюсь, чтобы отравы не нюхать и в глаза не попало.

Вот и сделано дело. А то совсем одолели, проклятые.

Теперь полезли обратно.

Нашариваю ногой перекладину.

Не свалиться бы.

Александра Филипповна в одежде лежит поверх покрывала.

— Голова закружилась, — виновато говорит. — Сейчас встану.

— Лежи, — отвечаю. — Дела пустячные, сам поделаю.

Всего-то надо вынуть из печи чугун, намять козам картошки. Туда же обрезки хлеба, немножко молока. На следующий год коз тоже будем сводить, держать уже тяжело.

Прошлой зимой к Рождеству поросенка забили и больше не брали. Александра Филипповна сначала все охала: как же мы будем без свинки. А как подкосило ее, так и примолкла.