Борис Гайдук - Плохие слова

Все фильмы о войне, кроме «А зори здесь тихие», Дедушка Володя смотрит крайне скептически. «Танк, — говорит он, — это страх и смерть. Танк невозможно подбить гранатой. Они там все брешут. Танки выдерживают прямое попадание артиллерийского снаряда».

Уже после войны Дедушку Володю вышибли из армии за какую-то провинность. Помню чьи-то смутные недомолвки о том, что Дедушка Володя несколько лет сидел. Время было сами знаете какое. Об этом никто никогда не говорил.

Ростом Дедушка Володя чуть выше среднего и очень силен физически. Даже в том смутном возрасте, когда для мальчика самый сильный мужчина на свете это однозначно папа, я догадывался, что Дедушка Володя еще сильнее. Тело Дедушки Володи бугрится мускулами. При сгибе локтя на его руке выкатывается шар размером с небольшую круглую дыньку. Но увидеть это можно только в бане. Потому что Дедушка Володя никогда не носит рубашек с короткими рукавами и даже летом укладывается спать в длинном белье. От Дедушки Володи я в жизни не слышал ни одного слова матом. Даже в виде случайного восклицания, не говоря уже о намеренных ругательствах.

У Дедушки Володи имеется огромное количество журналов «Вокруг света», скопившихся чуть ли не с пятидесятых годов, и два десятка книг военно-патриотического и героико-романтического (про полярников и моряков) содержания.

Дедушка Володя построил большой просторный дом и вырастил приемного сына, моего отца. Когда молодого родителя придавило в шахте двухтонным куском угля и врачи поторопились выписать какую-то там группу инвалидности, Дедушка Володя забрал его из Ворошиловграда домой и поставил на ноги упражнениями с гирями и турником. После этого отец стал называть Дедушку Володю папой. А также распрощался с карьерой шахтера и поступил в институт.

Умирая, Дедушка Володя кричал: «Марк, пусти! Пусти меня, Марк! Дай мне войти!» Марка, его коллегу, похоронили двумя месяцами раньше.

Дело в том, что Дедушка Володя пахал землю. Он был тракторист и комбайнер. Очень хороший комбайнер. Каждый сезон о нем писала местная газета. Он водил самый старый советский комбайн СК-4, потому что на «Нивы» и «Колосы» колхозное начальство приманивало молодежь. Марк Кацай водил точно такой же мастодонт. Вместе они обычно открывали сезон жатвы. Шли впереди на своих развалюхах, а сзади клином выстраивались «Нивы» и «Колосы». Так и писали из года в год: «Первыми вывели в поле агрегаты Марк Иванович Кацай и Владимир Семенович Мирошник…»

Я много раз ездил с Дедушкой Володей на комбайне. Возможность залезть на комбайн среди деревенских детей, а тем более среди нас, заезжих дачников, считалась большой удачей. Мужчины-комбайнеры были колхозной элитой. Все остальные: электрики, скотники, слесари, водители, не говоря уже о разных кладовщиках и конторских служащих, стояли далеко позади. За месяц уборки опытный комбайнер зарабатывал до пятисот советских рублей плюс тонну пшеницы. Дедушка Володя зарабатывал немного меньше. Я хорошо помню, как он, ругаясь, включал заднюю скорость, чтобы подобрать оставшиеся под жаткой отдельные колоски. Дедушке Володе в то время уже перевалило за шестьдесят. Он хорошо помнил, что такое были эти колоски в первые годы после войны.

Я никогда не выбрасываю хлеб.

Засохший хлеб у меня превращается в гренки, в чесночный или луковый суп.

Хлеб, которому исполнилось несколько дней, я прячу в холодильник, чтобы он не заплесневел. Если плесень все-таки появилась, я обрезаю хлеб по краям, и он превращается опять-таки в гренки, в чесночный или луковый суп. Есть много других рецептов, в которых требуется черствый хлеб. Запеканки, например. Или панировка для отбивных. Но все это бывает крайне редко. Обычно хлеб мы осваиваем в обычном порядке. Моя семья привыкла к тому, что хлеб выбрасывать нельзя.

Это нам на память от Дедушки Володи.

Станция Погар, ожидающая поезда вместе с нами, расположена в глухом углу между Россией и Украиной. Сейчас это Брянская область, до войны была Орловская, а при царе — Черниговская губерния. Еще раньше здесь была граница леса со степью и проходной двор для всяких сомнительных личностей с кривыми саблями. Выходцу из этих мест, кстати говоря, стоит памятник на Красной площади. Да-да, именно на Красной площади в Москве. Это не кто иной, как князь Дмитрий Пожарский, чьей родовой вотчине, городу Пожар, ныне Погар, — почти тысяча лет. Нет никаких сведений о том, что сам князь Дмитрий бывал здесь. Когда пробил час его славы, князья Пожарские уже несколько поколений имели московскую прописку и служили царю. Но свою «фамилию» Дмитрий Михайлович получил от владения предков — удела Пожар.

Погар на несколько лет старше Москвы, буквально на пять или десять. Тогда, задолго до князя Пожарского, здесь поочередно рулили черниговские и новгород-северские вооруженные формирования. Известно, что по крайней мере один раз городишко Пожар посетил с хозяйственной целью отец главного персонажа «Слова о Полку Игореве», черниговский князь Святослав Ольгович.

Ни о чем подобном сегодняшние жители города не знают. Краеведческого музея в городе нет. Кремля или крепости тоже нет. Слишком много народу шастало по этой земле туда-сюда, чтобы осталось хоть что-нибудь долговечное. Нет и памятников, кроме стандартного ленинского изваяния на площади перед райкомом партии и еще памятника неизвестно как попавшему сюда Щорсу. Кто такой Щорс? Кажется, красный командир. Кровь у него на рукаве, больше я ничего о нем не знаю.

Бабушка Саша, невенчаная жена Дедушки Володи, пережила мужа на восемнадцать лет.

У Бабушки Саши были знатные по местным понятиям предки: Комки. Кулаки, богатеи, мельники и богомольцы. А Бабушка Саша была красавица и строптивица. По любви, вопреки родительской воле вышла замуж в новую, только что выселенную деревню Гошка за чернобрового мачо Никиту Гайдука, сомнительного потомка то ли цыган, то ли бежавших от Русско-турецкой войны балканских славян. В сороковом году Никиту забрали в армию, и в сороковом же, в августе, родился мальчик Витя. А потом началась война. Никита Гайдук погиб в первые месяцы. Последнее письмо от него пришло из белорусского города Лида. В этом письме Никита обещал биться с врагами и прощался с Бабушкой Сашей навсегда.

Не знаю, каким чудом дошло это письмо. Там были сплошные мясорубки и котлы. Немецкие танковые клинья насквозь резали оборону, бездарно выстроенную товарищем Сталиным и его обосравшимся Генеральным штабом. В плен сдавались целыми дивизиями. Безвестно погибли многие тысячи людей. Я не знаю, где покоится прах Дедушки Никиты. Может быть, у стен Кремля. Похороненного там Неизвестного Солдата нашли как раз в Белоруссии.

Но война пришла и сюда.