Катя Миллэй - Океан безмолвия

К тому же участники группы начинают относиться к тебе враждебно, если ты не делишься с ними своими бедами. Ты как будто крадешь чужую боль — берешь, ничего не отдавая взамен. На меня смотрели, как на воровку. Однажды некая блондинка по имени Эста — значение ее имени мне так и не удалось найти; могу лишь сказать, что в испанском языке это слово означает «это», — заявила мне, что я должна «участвовать, как все: смириться либо заткнуться». Я не представляла, как реагировать, но подумала, что стоит заговорить хотя бы для того, чтобы спросить у нее, чем она обкурилась. Потом я узнала, что ее пырнула ножом собственная мать, и мне расхотелось ее высмеивать.

Мне приходилось слушать об изнасилованиях, о пулевых ранениях и преступлениях, совершенных на почве ненависти, о людях, которые знали своих обидчиков и которые не знали, о людях, чьи обидчики были наказаны, и о тех, чьи обидчики наказаны не были. Такие истории не исцеляют душу. Если, по мнению психотерапевтов, я должна почувствовать себя лучше, слушая рассказы о чужих кошмарах, я предпочту оставаться в своем нынешнем дерьмовом состоянии духа. И вряд ли мне полегчает, если я стану рассказывать кому-то о своем собственном кошмаре. Тем более что мне вроде и нечего рассказывать.

И так было каждую неделю. Я садилась в круг вместе с группой, и кучка людей, переживших не меньше моего, смотрела на меня так, будто я проникла в их клуб, не заплатив за вход. И мне хотелось крикнуть им, что я заплатила сполна, как и все в этой комнате, просто не считаю нужным размахивать своим чеком.

Сегодня мой психотерапевт говорит со мной не о чувстве вины. Она говорит о речевом общении. Увы, я слушаю ее краем уха — по большей части думаю, как усовершенствовать свой бисквитный торт и технику кикбоксинга.

По дороге домой слышу то, что ждала услышать.

— Мама все еще надеется, что ты вернешься. — Ашер не смотрит на меня, когда произносит это. Я даже не знаю, что он имеет в виду: мое возвращение домой или просто мое прежнее «я». — Ты не вернешься. — Он даже не удосуживается придать вопросительную интонацию своему голосу. Дальше — еще лучше.

— С тобой хочет побеседовать детектив Мартин. — Ну конечно, сбросить бомбу, как всегда, поручили Ашу. Я знаю, что ему претит эта роль, но обычно Ашеру легче до меня достучаться. — В полицию тебе идти необязательно, она придет к нам домой, если хочешь. Показать кое-какие фотографии. Они знают, что ты ничего не помнишь, но хотят, чтобы ты все равно посмотрела. Может, что-нибудь вспомнишь.

Я устремляю взгляд в окно. Не хочу смотреть в лицо брату, когда молча лгу ему. Мне не нужно пробуждать свою память. Память сама не дает мне заснуть. Я помню все.

Каждую мелочь.

Вспоминаю каждый вечер.

Последние 473 дня.

В субботу я встречаюсь с детективом Мартин. Смотрю на фотографии. Рассматриваю фотороботы. Качаю головой. Его здесь нет. На тех фотографиях, что есть у полиции, его никогда не бывает. Они понятия не имеют, кого ищут. Детектив Мартин опять дает нам свою визитку. Их у нас уже уйма.

Я должна рассказать. Знаю, что должна. Но он мой. Я не хочу, чтобы у него был шанс уйти от возмездия. Он должен заплатить, и какое наказание понесет, решать буду я.

В воскресенье утром папа, как всегда, печет блины на завтрак. Я спускаюсь вниз на запах жарящегося бекона. Аромат топленого свиного сала будет витать в доме еще два дня. Меня через два дня здесь не будет, а аромат останется.

Ашер спускается к завтраку в одних только коротких шортах. Мама тотчас же отправляет его наверх за рубашкой. Он издает недовольный стон, но выполняет указание. Ашер собирается на пляж со знаменитой Аддисон Хартли. Она заедет за ним через полчаса. Мне не терпится увидеть девчонку, из-за которой мой брат пытается делать вид, что он ведет себя не как влюбленный идиот. Я рада за него, потому что идти на пляж с человеком, в которого ты влюблен, как дурак, — это абсолютно нормальный поступок. Он приглашает меня присоединиться к ним, но я качаю головой: мне это ни к чему.

— Пойдем с нами. Повеселимся, — уговаривает он меня. Я не сомневаюсь, что будет весело, — но только если Ашер пойдет на пляж просто со своей девушкой, без меня. Я, конечно, бледная поганка и, возможно, пошла бы с ними, если бы не другие ребята, которые, я знаю, там будут. Пусть я уехала из родного города, но в Брайтоне меня помнят. Я снова качаю головой.

— Сходи с ним. Все твои друзья там будут, — встрепенулась мама. Тяжело видеть надежду в глазах, зная, что придется ее убить. Трудно сказать, в чем мама больше заблуждается: в том, что я буду рада встрече со старыми друзьями, или в том, что у меня вообще они есть. Те несколько человек, которых можно считать моими старыми друзьями, скорее всего, по воскресеньям занимаются музыкой, а не бегают полуголыми по пляжу.

— Тебе ничто не мешает, Мил… — начинает отец, но вовремя осекается. Ты прав, папа , ничего, кроме того, что мне придется все время быть в рубашке, чтобы скрыть шрамы, и отбиваться от тысяч вопросов, на которые я не стала бы отвечать, даже если б говорила. Наверно, если б меня пронзили железнодорожным костылем, и то было бы не так больно.

Спросите, кто из нас тяжелее переживает всю эту дерьмовую ситуацию, я отвечу — отец. Папа мой — спокойный мужик. Мягкий, заботливый, но и убить может, чтобы защитить своих детей. Как и полагается отцам. Беда в том, что он не защитил меня. Не сумел. Никто бы не смог. Но, думаю, он смотрит на это иначе.

— Рано или поздно тебе придется вернуться к нормальной жизни, — снова начинает он. Я предвижу лекцию на тему «никаких отговорок». От нас с Ашером родители никогда не принимали никаких отговорок и теперь не принимают. Я подозреваю, что папа сейчас ведет речь не только о пляже. — Что случилось, то случилось. Ты ничего не могла изменить. У тебя не было выбора. У нас тоже. Сейчас у тебя выбор есть. У нас — нет. Твоя судьба в твоих руках, а нам остается лишь сидеть в стороне и наблюдать, даже если ты снова и снова делаешь неверный ход. — Ну вот, пошли метафоры из области спорта. — Мы не вынуждаем тебя делать то, что ты не готова делать. Тебя достаточно заставляли. Но тебе придется принять решение относительно того, как все это в дальнейшем определит твою жизнь.

Теперь, думаю, мои родители осознали, что своими методами воспитания они загнали себя в угол, настаивая на том, что мы с Ашером должны сами делать выбор, выполнять свои решения и отвечать за свои поступки. Пойти на попятную они не могут. Им ничего не остается, как позволить мне принимать собственные решения, верные или неверные, и наблюдать, как я пожинаю их плоды, ведь именно этому они меня учили.

И все было замечательно, пока мою жизнь определяла ипостась Брайтонской пианистки. Пока я делала правильный выбор. Пока принимала решения в соответствии с желаниями своих родителей. Пока плыла по их течению, которое шлифовало и обтачивало меня до совершенства, как камень, перекатываемый по песку. И вот, едва я приобрела идеальную форму, меня рывком вытащили из воды, швырнули и раздробили на тысячи мелких осколков, которые я не в силах собрать воедино. Я не знаю, куда они разлетятся. Многих осколков не хватает, и потому оставшиеся невозможно сложить в единое целое.