Катя Миллэй - Океан безмолвия

— Кто это тебе сказал? — спрашиваю я, капризно, как первоклашка.

— Мама моя.

Я мгновенно затыкаюсь. Смотрю на монеты, на фонтан, еще куда-то — только не на Джоша: не хочу отпугивать его, жду, что он еще скажет. И он говорит, а я, услышав его следующую фразу, думаю: лучше б промолчал.

— Правда, вряд ли все ее желания исполнялись. Так что, возможно, она и сама не знала, о чем говорит.

На мгновение воображение рисует мне восьмилетнего мальчика. Он не отрываясь смотрит телевизор, ожидая возвращения мамы домой.

— Может, она просто загадывала не те желания, — тихо говорю я.

— Может быть.

— О маме ты говоришь чаще, чем об отце.

— Папа жил дольше. Я его помню. Помню, какой он был. А маму почти забыл, потому и стараюсь думать о ней чаще. Иначе, боюсь, однажды проснусь и совсем не смогу ее вспомнить. — Он бросает монету в фонтан, я наблюдаю, как она тонет в воде. — Если спросишь про мою сестру, мне на ум придет только одно слово: доставучая . Помню, что она жуть как меня доставала — и только. Не будь у нас дома фотографий, наверно, я даже не сказал бы, как она выглядела. — Джош смотрит на меня. — Теперь твоя очередь.

Не знаю, что он имеет в виду — желания или признания, — но я его слова воспринимаю как руководство к действию. Желание даже не загадываю. Просто бросаю монету.

— Я очень сожалею. — Простые слова, пустые слова, но я их произношу.

— О том, что я маму не помню, или о том, что спросила?

— И о том, и о другом. Но особенно о том, что спросила.

— А меня об этом никто никогда не спрашивает. Очевидно, считают, что этим оказывают мне услугу. Будто бы, если на эту тему не говорят, сам я об этом не думаю. Я всегда об этом думаю. Если ни с кем не говорю, это не значит, что я забыл. А не говорю я об этом потому, что меня никто не спрашивает. — Джош умолкает, снова смотрит на меня. Наверно, я должна что-то сказать, но я не хочу, потому что, если открою рот, боюсь, расскажу всё. Он отворачивается к фонтану, отводит от меня взгляд, но, думаю, он по-прежнему наблюдает за мной. — Знаешь, я бы спросил у тебя. Если б ты позволила. Тысячу раз спрашивал бы, пока ты не рассказала. Но ты ведь не позволишь.

В этот вечер нам удалось-таки опять развеселиться, и мы истратили на желания почти все ведро с монетами. В какой-то момент мимо проходила женщина с двумя маленькими дочками, и Джош, дав каждой из девочек по горсти монет, попросил их помочь нам, сказав, что у нас кончились желания. Они отнеслись к его просьбе со всей серьезностью, словно каждое желание настолько ценно, что им нельзя разбрасываться. Крепко зажмурившись, сосредоточившись, они стараются правильно выполнить каждое движение. И я искренне надеюсь, что все их желания исполнятся.

К концу мы начинаем придумывать мегажелания, подкрепляя их горстями монет. Загадывание одного из них стоило мне браслета, который при замахе рукой расстегнулся и улетел в фонтан вместе с монетами. Джош закатывает джинсы, стаскивает с себя ботинки. Я только туфли снимаю, потому что на мне та же юбка, в которой я была в школе, а она короткая. Мы оглядываемся, смотрим, нет ли поблизости охранников, и лезем в воду. Слава богу, что в бассейне мелко, потому что вода чертовски холодная и ноги леденеют в ту же секунду, как я в нее захожу.

— Куда он полетел? — спрашивает Джош. Я показываю в ту сторону, куда бросила монеты. Вряд ли браслет мог упасть очень уж далеко. Мы идем в том направлении, но отыскать его проблематично: все дно усеяно монетами. Половину из них, наверно, накидали мы. Дно бассейна переливается серебром, медью и цветными огнями. Каждый раз, заметив что-то похожее на браслет, я окунаю руку в воду. Вот и сейчас нагибаюсь, шарю рукой по дну, а Джош в это время толкает меня в ногу, я теряю равновесие и лицом вниз падаю в ледяную воду. Летят брызги, он хохочет, я сверлю его убийственным взглядом. Хочу схватить его и потянуть за собой, но это лишний труд, потому что, пытаясь увернуться, он слишком быстро делает шаг в сторону и тоже падает.

— От судьбы не убежишь, Беннетт.

Его штаны и половина рубашки промокли насквозь, но ему удалось не уйти под воду с головой. Мне повезло меньше, и сейчас я похожа на мокрую крысу. Глядя на мое лицо, он снова заходится смехом, и я наконец сдаюсь и тоже начинаю хохотать.

— Не называй меня по фамилии. Я это ненавижу, — заявляет он, помогая мне встать на ноги.

— Да хоть задохнись от своей ненависти, мне плевать, — огрызаюсь я, стараясь придать злости своему тону, но владеть голосом трудно, когда зуб на зуб не попадает и ты борешься с тем, что, я уверена, является начальной стадией гипотермии. Сама себе я кажусь одним из тех чокнутых «моржей», которые каждый год ныряют в ледяную воду океана, и я мысленно заношу это в свой список вещей, которые никогда не стану делать.

— Бог с ним, с браслетом. Он того не стоит, — говорю я, выбираясь из воды. Джош вылезает следом. Он не спорит.

Оставшиеся монеты мы делим между двумя маленькими девочками. Их мать награждает нас неодобрительным взглядом. Наверно, уже сыта по горло желаниями. Или, может быть, потому что мы мокрые и только что вылезли из фонтана. Я беру пустое ведерко и, размахивая им, иду вместе с Джошем к парковке. Фонтан, мой браслет, гора монет и две заливисто хохочущие девочки остаются позади. Джош хочет забрать у меня ведро: перехватывает мою руку, разжимает мои пальцы, левой рукой берясь за дужку, правой — держа раскрытой мою ладонь. Рука его не теплее моей, но ощущение все равно приятное. Я жду, когда он выпустит мою руку, но он не выпускает.

Мы подходим к его пикапу. Он швыряет ведерко в кузов и берет мое лицо в свои ладони, как тогда, на крыльце дома Лейтонов.

— Краска потекла, — объясняет он. Приподняв в усмешке уголок рта, большими пальцами он вытирает черные подтеки на моем лице. Затем отходит и открывает для меня дверцу кабины. — С днем рождения, Солнышко.

— Я пожелала, чтобы моя рука снова стала здоровой, — сообщаю я, когда он забирается в кабину следом за мной. Это мое главное и единственное желание.

— А я пожелал, чтобы мама была здесь сегодня вечером, что само по себе полный идиотизм, потому что это нереально. — Пожимая плечами, он поворачивается ко мне, пряча улыбку, которая каждый раз сводит меня с ума.

— Желание снова увидеть ее — это вовсе не идиотизм.

— Я хотел не столько ее увидеть, — говорит он. В глазах его, обращенных на меня, отражается глубина всех его прожитых семнадцати с лишним лет. — Хотел, чтобы она увидела тебя.

— В гостевой ванной есть чистые полотенца. A я душ приму в своей.

— Надеюсь, у тебя большой бойлер. Мне нужно много горячей воды. Я долго буду греться, — кричит Солнышко из коридора. Она все еще дрожит, ведь у нее почти нет подкожного жира, и мне стыдно, что я искупал ее в фонтане.