Анна Гавальда - Ян

Исаак принялся меня потчевать.

Всякими историями и анекдотами вперемежку с техническими терминами, винодельческими процессами, ферментацией, настаиванием, дубовыми бочками, он рассказал мне об Ариане, которая двадцати лет от роду приехала на лето из Нормандии на сбор винограда, потому что мечтала улететь в Боливию, но так и не уехала никуда, влюбившись в Пьера, об их усталости, жертвах, о хрупкости их общего дела, о том, как в мгновение ока небеса могли уничтожить плоды целого года трудов, о незабываемых дегустациях, о потрясающих приемах, о винных путеводителях, об оценках, классификации, о вовремя пришедшем признании, о троих детях, выросших в спартанских условиях, на свежем воздухе, в заплечных корзинах, об их чаяниях и наконец об их отчаянии.

Безостановочный поток слов, из которых я выудил только: безмерное мужество, тяжкий труд, поразительный успех и рассеянный склероз.

— Он собирается продавать, — подытожил Исаак, — хочет все продать, конечно, это прискорбно, но я его понимаю. Если бы что-то случилось с Алис, я бы тоже все бросил. Кстати, именно поэтому мы с Пьером и ладим так хорошо. Мы разглагольствуем, разглагольствуем, важничаем изо всех сил, страшные как черти, но мы безраздельно принадлежим своим дамам…

Ладно, прошу прощения, но нашим дронтам снова досталось. И нас уже больше ничего не волновало. Свинцовой тяжестью сковало тело, свечи помаргивали, догорая, хозяин дома с отсутствующим взглядом блуждал где-то в собственных мыслях.

Одинокий, печальный, незнакомый, ссутулив спину.

Я посмотрел на свой бокал. Сколько осталось глотков? Три? Четыре?

Почти ничего.

Почти ничего и то, что осталось от одного из самых прекрасных вечеров в моей невозможной жизни…

Мне не хотелось допивать.

Пусть это будет моим подношением.

Подношением духам умерших предков этой неведомой мне Арианы.

И пусть в благодарность за это они оставят ее в покое.

Я взял свой пиджак.

Не знаю, сколько ступенек отделяют их квартиру от моей, но уже на второй я полностью протрезвел.

Если бы меня кто-то видел в этот момент, он сказал бы, что это неправда и что я вру. Что я с трудом стоял на ногах. Что я шатался, держась за перила, и не осмеливался сделать шаг в пустоту.

Он бы добавил, что я был настолько пьян, что в конце концов прижался к стене и практически сполз до самой своей двери.

Чертов стукач…

Да, я колебался, потому что и впрямь чувствовал, что оказался в пустоте, но я не прижимался к стене, а сжимал ее в своих руках. Хотел ее согреть, чтобы не возвращаться домой одному. Хотел взять ее с собой в постель. Эта стена, о которую я столько раз стукнулся всего несколько часов тому назад — как будто в прошлой жизни, когда прижимал к груди прелестную маркизу, в обществе баронета и пары принцесс, стена, от которой по всей лестничной клетке разлеталось столько радости и веселья, столько великолепных ругательств, детского смеха и огорчений, эта стена, заупрямившаяся теперь и отказывавшаяся зайти ко мне выпить еще стаканчик, — стала для меня чем-то вроде последнего фонарного столба. Приятелем, таким же потерянным, как я сам, которому я мог положить голову на плечо, прежде чем встретиться со своей настоящей жизнью, с настоящим Яном и с истинным неприятием реальности.

Даже если допустить, госпожа судья, что этот потенциальный свидетель говорит правду, это все равно, знаете ли, продолжалось совсем недолго… Стоило только мне войти к себе домой, то есть не к себе… домой к своей подружке, вернее, к ее двоюродной бабушке, как ее там, так вот… стоило только мне войти в это помещение, как я тут же разом протрезвел.

Я нашел выключатель и зажег отвратительный свет. Повесил пиджак на вешалку и заметил, насколько она отвратительна. Равно как и зеркало. Зеркало тоже выглядело отвратительно. Зеркало, афиша под стеклом, ковер, диван, журнальный столик, все. Все было отвратительным.

Я огляделся, но ничего вокруг себя не узнал. Но кто же может здесь жить? — с удивлением спрашивал я сам себя. Пластмассовые человечки из «Плеймобил»? Коммерческие агенты образцовой квартиры? Никакого беспорядка, никакого бардака, ни фантазии, ни уюта, ничего. Одно сплошное оформление. Хуже того — декорация. Я пошел на кухню, но и там не почувствовал себя лучше. Все это ничего мне не напоминало. За этим не было никакой истории. Я не сдавался.

Присел на корточки, открыл дверцы шкафчиков, выдвинул ящики: решительным образом ничего. Пустота.

Может быть, в спальне? Я поднял одеяло, взял подушку, одну, другую, уткнулся в них носом, исследовал простыню: ничего. Ничто не указывало на то, что здесь когда-либо кто-то лежал. Ни малейшего запаха духов, пота, слюны и уж тем более спермы. Ванная комната? Зубные щетки, рубашка Мелани, наши мочалки: мертвая тишина. Но кто эти зомби, и что ж это с нами, в конце-то концов, происходит?

Я не понимал, куда мне деваться. После всех излишеств там, наверху, благодаря которым мне в той или иной мере удалось сделать свою жизнь более переносимой, я не мог теперь снова махнуть на все рукой, тогда как внутри у меня, в носу, в горле, все отказывало. Я сжал кулаки. Сжал зубы. Сжал ягодицы. Я был смешон. Я вел себя как ребенок. Маленький капризный грязнуля, раздосадованный, но слишком гордый, чтобы это признать.

Ладно, здорово, и что же дальше? Что я такого могу разбить, чтобы меня заметили, а?

Я чувствовал себя вздрюченным, агрессивным и беспомощным, когда раздался звонок в дверь.

Черт побери, но… который сейчас час? Что это еще такое?!

— Все в порядке?

Казалось, Исаак меня не узнает.

— Ян, ты как? С тобой все в порядке?

Не помню, что я ему ответил. Наверное, что я устал.

И это было правдой. Я действительно устал.

Очень устал.

Слишком устал.

Мне себя самого следовало бы разбить. Жаль, что мы жили всего лишь на третьем этаже.

— Слушай, — сказал он, схватив меня за руку, — слушай… Я отодрал этикетку специально для тебя. На память. И потом, если захочешь заказать, пока не… в общем… В общем, это или сейчас или никогда, чего уж там…

Мой Исаак… Мой принц… Я долго на него смотрел, чтобы успокоиться. Он выглядел изнуренным.

Даже крылья его «бабочки» как-то обвисли.

Он и вправду действовал на меня успокаивающе, но с другой стороны, он все-таки тоже был явно не в себе. Вот зачем он мне это сейчас принес, а? Только честно? Как будто бы с этим нельзя было подождать. Разве я собираюсь заказывать вино? У меня нет ни погреба, ни денег, ни Алис, ни миндаля, ни чугунного сотейника, ни маленьких дочек, ни специй, ни скатерти, ни бокалов, у меня ничего нет… Да уж, сомнительный поступок для человека, который якобы все понимает и видит насквозь…