Валерий Шемякин - Чердаклы

Д-С: Мой собрался в Самару на встречу с осиротевшим Мишей Павловым. Бут скоропостижно скончался, и теперь у нас будет новый президент.

Д-Д: Думаю – Тимур Мосолапов.

Д-С: Или доктор Некрозов. Всех паралитиков и сектантов с собой в Москву заберут.

Д-Д: Мир еще не видел такого КВН…

Д-С: Театр уж полон… Наш молодой мэр пишет в твиттере: обалденно сыграл! Играют все! Возьми Галошина. Великий актер! Город кипит клубной жизнью, каждый находит себе роль по вкусу.

Д-Д: Прежние были не хуже. Здоровые люди правили, туристы-эквилибристы. Ни хламидиоза, ни педикулеза! Ходили в кругосветку, катались с высоких гор, лазали в бездонные пещеры, жарили шашлыки на берегах Усы: не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!

Д-С: Федя Бабарыкин, как всегда, опоздал.

Д-Д: Федя Бабарыкин сидит в заточении.

Д-С: А ты знаешь, дорогая, что эта мымра – официантка из «Флинта» — продала Федю с потрохами. Вызвала роту мужиков в камуфляже и сдала с рук на руки специалисту по бесследным пропажам. Он его накачал целлюлозой так, что Бабарыкин памяти лишился. Говорят, собираются его выпотрошить и чучело сделать. В общем, эта Элита…

Д-Д: Да какая элита. Бывшая проститутка-валютчица из гостиницы « Жигули» Люся Апперкот. Известная сексотка…

Д-С: Что творится! Что за времена! Что за люди!

Д-Д: Страну потащили к Великому Хламу!

Д-С: Кто потащил? Склеротики-паралитики?

Д-Д: Фармацевты наши, русские парацельсы…

Д-С: Да, как раз свеженький электорат подрастает. Дэцэпэшники, гидроцефалы и всякие прочие аутисты, ниспосланные внеземной расой генетически-модифицированных гоминид. Надо моего сориентировать, пусть мозгами концептульно раскинет. Только ты пока никому…

Д-Д: Заметано.

Д-С: Это будет широко разлившийся плач. О внутренней деколонизации, любви к отечественным осинам и мордовским лагерям, о торжестве свободного духа и спасении гималайского медведя…

Д-Д: Есть потенциальный заказчик, фармацевт-членитель Лапшин. Бизнес у него почти легальный, утилизация и переработка бывших в употреблении органов.

Д-С: Да знаю, знаю. Кто ж не знает Лапшина…

Давыдов слушает этот бредовый диалог, и на него наваливается тупая безысходность. Нет сил даже гаркнуть как следует. О чем они брешут? Какие-то мутные потоки информации носятся в недоступных для него сферах. Кто эти люди, о которых они говорят? Понимает ли он их? Понимает ли он себя? Может быть, реальны только эти перечипованные дурочки, а он лишь футляр для них? Фон? Отражение в иллюминаторе…

Миша Павлов

Миша любит вот такие, до предела заполненные событиями дни. Еще утром в качестве и.о. президента он прощался с участниками саммита, а в конце дня уже стоит на высокой трибуне посреди стадиона, построенного в Самаре к чемпионату мира по футболу. Мундиаль. По правую руку от него – Фридрих Рюриков, по левую – очень толстый человек в инвалидной коляске, с густой бородой и золотым перстнем на пальце – будущий самарский губернатор. Так говорят. Во всяком случае, при действующем губернаторе самое влиятельное лицо. Регент. Тимур Мосолапов. Его штиблеты, изготовленные из кожи шимпанзе-бонобо, подбиты золотыми гвоздиками и покрыты алмазной крошкой. Где-то за его спиной прячется действующий губернатор, сильно старенький.

Михаил Павлов и Фридрих Рюриков прилетели сюда, чтобы напитаться народной энергетикой пред свершением исторического акта возмездия. Это наше Бородино, говорит Миша, наша Цусима. Стадион настораживается. Никто не понимает, что он имеет в виду. Запретить бы такие слова, с тоской думает Рюриков.

Миша переходит к более прозаическим вещам. Самара не понаслышке знает, что такое бедность и ветхое жилье, говорит он, и вот что характерно: лишь десятая часть обитателей нашей необъятной отчизны посещают музеи, музыкальные и художественные заведения. Так?

– Та-а-а-ак! – ревет стадион.

Миша ощущает вдохновение, перестает контролировать себя – эти настоящие человеки, кричит он, заслуживают того, чтобы мы заставили все эти музейные комплексы им служить. Пустующие комплексы – это безумно вместительные площади, неэффективно используемые! На их содержание уходят сумасшедшие деньги! А что они дают? Что они дают каждому из вас? Ничего. Каждый человек, каждый нуждающийся имеет право на достойное жилье! Не только профессога, композитогы, ваятели, кгиэйторы, мать их, всякие. Так?

– Та-а-а-ак! – ревет стадион.

Павлов смотрит на ревущий стадион и в очередной раз уверяется в собственной правоте и прозорливости. Фридрих предложил ему огласить программу капсульной застройки, реальной, между прочим: собрался на работу – отцепил капсулу от сетей, свернул и унес с собой. Никаких хлопот. Быстро. Дешево. Качественно. Дядюшка Арчибальд отдыхает! Но как-то не впечатляет. Во всяком случае, на этих людей не подействовало бы. А вот моя Революция лачуг просто всех ошеломила!

Он окончательно преодолевает волнение, долго расписывает прелести своего проекта. Перед ним голодная Безымянка, и надо быть проще. Он ссылается на исторические традиции, приводит в пример Солженицына. И вот он, их кандидат в президенты, намерен положить конец этой порочной традиции. Вместо порочной он говорит плохой, и после этого снова выкрикивает: так?

– Та-а-а-ак! – ревет стадион.

– Вот мною подготовлен указ. Он так и называется: Дворцы – народу! Подписываю? Так?

– Та-а-а-ак! – ревет стадион.

– Та-а-а-ак! – орет вместе со всеми Федя, – давай, папка! – Но тут же спохватывается и чешет свою давно немытую голову. Что-то не совсем так. Ему не нравится то, что делает Павлов. Он не успевает обдумать мысль, вызвавшую сомнения, он просто чувствует, что на самом деле Павлову наплевать на интересы этих девяноста процентов. У него совсем другие цели. Он наклоняется к экрану, кладет руку на лицо исполняющего обязанности обер-президента Михаила Павлова и что-то бубнит, не до конца понимая, чего он хочет.

Павлов спускается с трибуны, видит перед собой на поле стадиона толпу каких-то существ, передвигающихся на колесах. Они темные, страшные, непонятные. Они все разом трогают с места и начинают двигаться к нему. Впереди огромный желтый жук, толкающий перед собой шар, скатанный из навоза. Жук приближается, он уже совсем близко. Никого из своих рядом нет. Ау! Миша останавливается, секунду стоит, словно вспоминая что-то важное, затем решительно возвращается вверх по деревянным ступенькам – назад, на трибуну.

– А вообще, – он поднимает руку, требуя внимания, – возвращайтесь в свои фавелы и сидите там тихо, пока я вас бульдозегами не гаскатал! Так?

– Та-а-а-ак! – ревет радостно стадион. А Мосолапов открывает глаза, хватает микрофон и начинает петь: юность знает пути и дороги… И снова задремывает.