Рут Озеки - Моя рыба будет жить

— Я положила их в коробку с его останками, прямо перед тем, как проснуться. Мне показалось, это было правильно — так поступить.

— Но они не виноваты, — сказал он. — Я знаю. Все из-за меня. Я просто не могу сосредоточиться без Песто.

— Ты слышал хоть слово из того, что я сказала?

Он поднял на нее взгляд.

— Конечно, слышал. Ну и сон у тебя был. Ты уже проверяла дневник?

Она отставила чашку.

— Ох, — сказала она. — Думаешь, надо?

Ты еще здесь? Честно, я бы нисколечки не обиделась, если я задолбала тебя настолько, что пришлось на меня забить. Я и сама на себя забила. И разве я вправе ожидать, что ты все еще здесь? Но если ты здесь (и я правда, правда надеюсь, что это так и есть), я хочу сказать тебе «спасибо» за то, что ты до сих пор хранишь в меня веру.

Так на чем мы там остановились? Ах да. Я сидела на скамейке на автобусной остановке и ждала автобуса, который отвез бы меня в храм, чтобы я могла посмотреть, как умирает моя Дзико, и еще там был старикашка в трениках, который сметал с тротуара лепестки, и грязная белая собачонка, лизавшая себе яйца, и станционный смотритель открывал двери станции. Начали прибывать первые пассажиры, ехавшие на работу, потом подошел поезд, и пара людей сошла, как оно обычно бывает на маленькой станции ранним утром. Ничего особенного, верно? Но через пару минут опять показался станционный смотритель в сопровождении какого-то типа в костюме, повертел головой, увидел меня и тыкнул пальцем. Тип, который был с ним, поклонился в знак благодарности, а когда он выпрямился, я поняла, что это был мой папа.

Я глазам не могла поверить. Я думала, он мертв. То есть, я старалась вообще не думать, потому что каждый раз, как я начинала этим заниматься, он представлялся мне в машине где-то в лесу, со своими суицидальными приятелями, задыхающимся под музыку Ника Дрейка.

Но он этого не делал. Он шел прямо ко мне, так что я быстро отвела взгляд, притворяясь, что не заметила его. Подойдя к скамейке, он стал рядом, а я продолжала наблюдать, как собака выкусывает блох. Он знал, что я знаю, что он здесь, но сказать нам друг другу было особо нечего, и разговор, когда он, наконец, состоялся, был довольно убогим и звучал примерно так:

— Привет, — сказал он.

— Привет, — сказала я.

— Ты здесь давно?

— Э-э, да? Типа, всю ночь?

— А…Ты не против, если я присяду?

— Как хочешь.

Я подвинулась, чтобы освободить ему место, потому что прикасаться мне к нему не хотелось. Он сел, и мы стали вместе смотреть на собаку, пока она не закончила свое дело и не удалилась.

— Ты приехала Обаачама повидать?

Я кивнула.

— Она больна?

Я кивнула.

— Она умирает?

Я кивнула.

— Почему ты мне не сказала?

Я засмеялась, не так, типа, «хи-хи», а, скорее, вроде: «Ага, конечно, и какого хера это бы дало?»

Он меня понял и заткнулся.

Тут из-за угла вывернул автобус, и мы оба встали. Мы были единственные пассажиры, но по-любому мы вежливо встали в очередь, я — впереди, папа — за мной, будто мы были незнакомы. Когда автобус затормозил, я сказала:

— Я думала, ты умер.

Это вышло вроде как я со стенкой автобуса разговариваю, и я не была уверена, что он меня расслышал. Слова были у меня в голове и просочились наружу, прежде чем я успела их остановить. Мне страшно не хотелось устраивать с ним разборки, так что, не получив ответа, я почувствовала облегчение. Автобус открыл двери, и мы вошли. Папа заплатил за билеты, и я пошла и села на самое заднее сиденье, а он пошел за мной. Секунду он колебался, потом сел рядом. Глубоко вздохнул, будто мы совершили чего-то глобальное, потом протянул руку и погладил меня по голове.

— Не, — сказал он. — Пока не умер.

Когда мы приехали в храм, Дзико была еще жива, но вокруг тусовалась куча народу в ожидании, когда она умрет. Кто-то из данка, несколько монахинь и священников и даже пара репортеров из газет, которые явились из-за ее возраста — она была, типа, даже немного знаменитость.

Поскольку мы были родственниками, статус VIP-ов нам был обеспечен, и нас даже сразу пустили внутрь с ней повидаться. Мудзи нас провела. Старушка Дзико лежала на своем футоне. Выглядела она такой крошечной, как очень старый ребенок. Кожа у нее стала почти прозрачной, и под ней легко можно было различить красивые округлые кости ее скул. Она глядела прямо в потолок, но когда я стала на колени рядом и взяла ее за руку, она повернула голову и уставила на меня свои молочно-голубые цветы пустоты.

— Йокката, — прошептала она. — Ма ни атта нэ [151] Йокката. Ма ни атта нэ. — Я рада… Вы успели добраться. .

Пальцы у нее были, как тонкие сухие палочки, только очень горячие. Мне показалась, я ощутила, как она сжала мне руку своими горячими пальцами. Добиться, чтобы у меня изо рта появились хоть какие-то слова, у меня не получалось, потому что я пыталась не заплакать. Да и что тут было говорить? Она знала, что я ее люблю. Иногда, чтобы сказать, что у тебя на сердце, слова не нужны.

Но ей было что сказать нам. Думаю, она ждала нас. Подняв руки, она попыталась сесть. Я хотела помочь ей, но она была лишь хрупкими косточками в оболочке из кожи, и мне было страшно причинить ей боль.

— Мудзи, — прошептала она.

Мудзи была рядом, и папа тоже.

— Сэнсей, — умоляюще сказала Мудзи, — пожалуйста, вам надо лечь. Вам не нужно…

Но старую Дзико было не переубедить. Она хотела сесть в сэйза [152] Сэйза — формальная поза, сидя на коленях. , и они подняли ее на колени, поддерживая за подмышки, и, честно, я думала, руки у нее отвалятся, или усилие ее убьет. Видно было, насколько это ей трудно, но наконец они смогли усадить ее прямо, так, что она не падала. Мудзи поправила ей воротник. Старушка Дзико посидела так некоторое время с закрытыми глазами, отдыхая, потом подняла руку. Мудзи знала. У нее уже были наготове кисть и тушь на маленьком столике, она перенесла их к футону Дзико и осторожно поставила перед ней.

На всякий случай, если вдруг ты не знаешь, это такая старая традиция среди учителей дзэн, писать последнее стихотворение на смертном одре, так что все это было не так уж странно, как кажется, но меня, вообще-то, слегка напугало, потому что вот только что, клянусь, она явно готовилась испустить последний вздох, а в следующую минуту — сидит в кровати с кистью в руке.

Она не открывала глаз, пока Мудзи все не подготовила — положила перед ней на столик чистый лист рисовой бумаги, потом тщательно растерла тушь о чернильный камень. Закончив, она положила палочку туши обратно в футляр и поклонилась.