Элиф Шафак - Честь

– Я ваш должник, – сказал он, но, догадавшись, что она не понимает, добавил: – Спасибо за помощь.

– И вам спасибо, – ответила она. – Вы ведь тоже мне помогли.

На этот раз он так боялся сказать или сделать что-нибудь неверно, нарушить нормы этикета, что протянул руку для пожатия. Но она, словно не заметив этого, нежно коснулась губами его щеки.

Этим утром я иду к офицеру Эндрю Маклаглину, чтобы забрать открытку, присланную сестрой. Он знает, что я приду.

Он заставляет меня ждать полчаса, и вовсе не потому, что чертовски занят. Просто он хочет напомнить, кто здесь босс. Вместе со мной ждет новенький, который чувствует себя рыбой, вынутой из воды. Он нервно качает ногой и сжимает в руках какие-то бумаги. Наверняка хочет подать жалобу. Стоит бросить на парня взгляд, сразу видно, что он желторотый молокосос, еще не успевший хлебнуть лиха.

«Не будь кретином, – хочется мне сказать. – Не ищи неприятностей на свою задницу».

Стучать в тюрьме – это вообще опасное занятие, особенно в первые недели, когда все за тобой следят, как стервятники за добычей, а ты еще не разобрался, кто здесь кто. Сдуру можно наступить на такую мозоль, которую лучше не задевать. Все, что тебе останется после этого, – удавиться.

Стена напротив меня сплошь увешана плакатами и флаерами. Тут и общество друзей и родственников заключенных, и благотворительная программа поддержки узников, и прививки против гепатита B и С, и пересадка органов, и гормонозамещающая терапия. Человеку с воли вся эта мешанина напомнила бы, что в жизни много всякого паскудства. Но птицам вроде меня, тем, кто провел в клетке больше десяти лет, дурацкие бумажонки кажутся вестниками из свободного мира, о котором мы мечтаем.

Мне было восемь лет, а Эсме почти семь, когда мы приехали в Англию и со второго этажа огромного красного автобуса увидели королевские часы с боем – те, что называются Биг-Бен. Язык мы выучили быстро – в отличие от родителей, которым он давался нелегко, особенно маме. Главная трудность состояла даже не в том, что она не могла усвоить грамматику. Она вообще не доверяла английскому. Турецкому, кстати, тоже. И даже своему родному курдскому. Слова порождают проблемы, так она считала. Именно из-за слов люди не понимают друг друга. Поэтому она боялась людей, умеющих ловко играть словами: журналистов, писателей, юристов. Мама любила песни и молитвы, ведь там слова если и имеют значение, то второстепенное.

Дома мама говорила с нами на турецком, который приправляла курдскими словами. Мы отвечали только по-английски и между собой разговаривали только по-английски. Я всегда подозревал, что из этих разговоров мама понимала больше, чем хотела показать.

Наверное, все иммигранты в какой-то степени боятся нового языка. Если взять толстенный кирпич Оксфордского словаря и попросить человека, только что прибывшего в страну, растолковать пару-тройку статей, он наверняка сядет в лужу. Идиомы и метафоры – вот то, что приводит в полный тупик. Можешь ломать голову сколько угодно, ты ни в жизнь не догадаешься, что «пинать корзинку» означает «бездельничать». При этом ты отлично знаешь, что такое «пинать» и что такое «корзинка», но вместе они остаются белибердой. Устная речь всегда дается тяжело, заставляет нервничать и чувствовать себя полным идиотом.

Моя сестра из тех, кто не боится слов. Эсма любит язык. Она плавает в нем, точно утка в пруду. К незнакомым выражениям она относится как коллекционер к редким монетам. Едва услышав непривычную метафору, берет ее на вооружение. Она любит слова, любит, как они звучат, любит смысл, скрытый за этим звучанием. Эсма с детства много читала, и мама боялась, что она испортит зрение и этим понизит свои шансы на удачное замужество. Что касается меня, ни времени, ни желания читать у меня не было. Уличный сленг нравился мне куда больше книжного языка, казался намного живее и выразительнее. А после того как начал заикаться, я вообще предпочитал помалкивать.

Здесь, в тюрьме, я изменился. Конечно, не сразу. Хотя я не отношусь к числу «особо доверенных», Мартин разрешил мне пользоваться библиотекой после закрытия. Я читаю и размышляю. Два этих занятия способны сделать жизнь в тюрьме ступенькой, ведущей в ад или на небеса – в зависимости от того, до чего додумаешься.

Естественно предположить, что парня, совершившего такое преступление, все презирают и ненавидят. Странно, но это не так. Я получаю письма, открытки и подарки из городов, названия которых мне порой совершенно незнакомы. Мне пишут мальчишки, которые мной восхищаются. Они понятия не имеют о моей жизни и тем не менее считают меня героем. Пишут женщины, готовые выйти за меня замуж и излечить мои душевные раны своей любовью. Похоже, у этих баб не все в порядке с головой.

А еще меня осаждают «братья во Господе», жаждущие со мной «поработать». Они представляют все существующие на земле религии. Моя особа жутко привлекательна для этого народа. Время от времени я даже получаю разную хренотень от «Нью Эйдж»: буклеты, кассеты, брошюры. «Дорогой брат, позволь нам помочь твоей страждущей душе и просветить светом истинной веры тьму, в которой она томится». Пустые слова! Эти ребята без конца твердят о любви к ближнему и при этом готовы заживо сжечь всякого, кто с ними не согласен. Такие парни, как я, для них самая желанная добыча, которую они ни за что не выпустят из когтей. Очень уж им хочется вернуть грешника на путь истинный и заработать у Бога лишнее очко. Выходит, мы, отбросы общества, человеческий мусор, преступные и падшие души, – их билет на небеса.

Однажды ко мне явилась журналистка: тощая, как палка, но одета классно, юбка короткая, стройные длинные ножки выставлены напоказ. Она приходила ко мне несколько раз и вроде бы здорово мне сочувствовала.

– Мне вы можете полностью доверять, Алекс! – уверяла она. – Я хочу разобраться в том, что толкнуло вас на этот поступок, и потом рассказать об этом людям.

В общем, несла всякую благородную околесицу. А потом написала такую дерьмовую статью, что я переплевался, пока ее читал. Из ее писанины выходило, что я с детства был избалованным мамочкиным сынком. Мама носилась со мной, как курица с яйцом, потому что такова уж восточная традиция: творить кумира из старшего сына. И прочая фигня в том же роде. Я так разозлился, что, когда эта журналистка приперлась снова, отказался с ней разговаривать. Правда этот народ интересует меньше всего на свете. Все, что они хотят, – подогнать твою историю под свои любимые штампы.

Обо мне написано несколько докладов и даже диссертация в одном из университетов Лондона. Какой-то политик использовал меня, чтобы размазать по стенке всех иммигрантов-мусульман. «Преступление, совершенное этим человеком, – убедительный пример того, что мусульмане не способны принять базовые ценности европейской цивилизации» – такую пулю он отлил в своей речи. При этом он никогда в глаза меня не видел. Как и мою мать. Для таких людей мы лишь средство для достижения собственных целей.