Тереза Фаулер - Z — значит Зельда

Мраморные колонны «Роялтона» подавляли, но массивные двери цвета красной охры, украшенные заклепками, сглаживали тяжелое впечатление, будто рубиновая брошь на вдовьем воротничке. Мы остановились на тротуаре, чтобы рассмотреть монолитные двери. Из-за них отель походил не то на причудливую крепость, не то на банк, или же…

— Похоже на античную тюрьму, — поежилась я. — И он здесь живет? Никогда бы не подумала, что можно по доброй воле поселиться в таком месте.

— Жители Нью-Йорка — люди особой породы, — пояснил Скотт. — Они не похожи на южан. А Натан, говорят, и вовсе оригинал.

Скотт не ошибся — я обнаружила это сразу, как только швейцар пропустил нас внутрь и показал, как пройти наверх. У Джорджа Джин Натана были темные выразительные брови, и всем своим видом он будто говорил: ему известно что-то, недоступное простым смертным. Высокий и стройный мужчина под сорок лет походил на пантеру в своем прекрасно скроенном черном костюме и лакированных черных ботинках. Его волосы были почти такими же темными и блестящими, как обувь. Увидев Натана через распахнутые двери, я сразу поняла, почему он выбрал такое жилье.

— Добро пожаловать! — поприветствовал он, приглашая нас внутрь.

Скотт пожал ему руку.

— Скотт Фицджеральд. Мне чрезвычайно приятно наконец-то познакомиться с человеком, который, можно сказать, раскрыл мой талант. Позвольте представить мою жену Зельду.

— С вашей стороны было очень любезно пригласить меня на сегодняшний вечер, — сказала я.

— Боже мой, Фицджеральд, — он взял меня за руку, но смотрел при этом на Скотта, — ты хорош, но я и не представлял, насколько. — Он поцеловал мою руку. — И сколько вы с чудо-мальчиком женаты?

— Завтра будет три недели.

— Три недели! Как же ему вздумалось тащить вас в этот притон в разгар медового месяца? — Он взял меня под руку. — Прошу простить меня, дорогуша. Позвольте предложить вам коктейль, чтобы сгладить чудовищное разочарование.

Уходя с Джорджем, я мельком взглянула на Скотта. Он казался удивленным, но и довольным. Я подернула плечом. «Кто бы мог подумать?» И помахала ему кончиками пальцев: «Увидимся!»

— Ах, Зельда, Зельда, — говорил между тем Джордж, смешивая мне рики с джином. — Какое необычное имя для девушки, подобной сладким сливкам на рассвете. Вы не из этих краев.

— Нет, — откликнулась я, окидывая гостей оценивающим взглядом.

Мы со Скоттом, похоже, были самыми юными на этой вечеринке и едва ли не единственными, кто не оделся во все черное. Мое креп-жоржетовое платье цвета слоновой кости заметно контрастировало со здешними нарядами, и меня это радовало.

— Я родилась в Алабаме, так что меня, можно сказать, пересадили в незнакомую почву. Но полагаю, мне доставит удовольствие пустить здесь корни.

— Значит вам нравится на Манхэттене?

— Это игровая площадка для взрослых, верно?

— В наши дни. До войны, а на самом деле до принятия Восемнадцатой поправки, большая часть игр велась на Бродвее. В верхних кварталах обитали представители голубых кровей — эти мужчины и женщины выгуливали крошечных собачек, кутались в меха и манерно морщили нос от одной только мысли, что взрослые могут… скажем так, пускаться в загул.

— Я немного бывала в элитных кварталах. Но я видела Гринвич и Бродвей уже несколько раз…

— Читал об этом. Пишут, ваш муж не может удержать на себе рубашку, а вы наслаждаетесь водными процедурами на Юнион-сквер…

— Ох уж эти газетчики, ничего от них не скроется, да? — рассмеялась я. — Они написали и о том, как Скотт плескался в фонтане «Плазы» пару ночей назад.

— Ваша пара очень приметна. Уверен, они поручили своему сотруднику неотступно следовать за вами. Не сомневаюсь, кто-то из сегодняшних приглашенных завтра раззвонит об этом вечере во все газеты.

— Тогда, думаю, нельзя лишать их достойного материала.

Приступим? — Джордж протянул мне руку и жестом пригласил в центр зала.

Вечер превратился в калейдоскоп лиц, смеха, флирта, танцев и выпивки. Я отставляла бокал только ради того, чтобы в объятиях какого-нибудь мужчины отдаться ритмам нового джаза Бена Селвина или оркестра Хикмэна, звуки которого лились из самого большого патефона, какой мне только доводилось видеть. Он был без раструба и упрятан в изящный, расписанный вручную шкафчик. Джордж Джин Натан серьезно подходил ко всем своим увлечениям — это было ясно.

Я едва видела Скотта. Только в конце вечера он подошел, прерывая мою беседу с двумя театральными актрисами, которых беспокоили преимущественно холодные сливки и вши. Он взял меня за руку и повел знакомиться с «величайшим литературным умом страны».

— Даже более великим, чем мои собеседницы? — спросила я, следуя за ним в другой конец зала. — Не уверена, что это возможно.

— Та, что была слева от тебя, получает три сотни в неделю.

— Долларов?!

— Да. И любовных записок, думаю, не меньше.

— Постой. — Я сделала вид, будто собираюсь повернуть обратно. — Мне нужно спросить марку ее холодных сливок.

Величайший литературный ум оказался мужчиной с угрюмым круглым лицом, обрамленным аккуратно расчесанными темными волосами, будто по линейке разделенными на пробор.

«У него просто белоснежная кожа головы!» — подумала я, радостно разглядывая знаменитость сквозь дымку алкогольного дурмана.

Вероятно, он ровесник Джорджа, но не мог похвастаться его joie de vivre [4] Радость жизни, жизнерадостность (фр.). . Спокойно сидел в кресле в самом удаленном от патефона углу, и к тому времени, когда у большинства мужчин уже были растрепаны волосы, расстегнуты пиджаки и ослаблены галстуки, он, вероятно, по-прежнему выглядел точно так же, как перед выходом из дома, когда бросал последний взгляд в зеркало. У него был серьезный взгляд и ни тени улыбки на лице. Я задумалась, знавал ли он женщину, хотя бы раз в жизни.

— Зельда, это мистер Генри Менкен. Он, как и мистер Натан, выпускающий редактор «Сливок общества».

Я присела на подлокотник его кресла.

— Спасибо, что так лестно отзываетесь о рассказах Скотта. Он страшно талантлив, правда? Замечательно, что его наконец-то заметили и воздают по заслугам за труды. За творчество нужно получать и признание, и деньги, не находите? Иначе как Скотт сможет позволить себе покупать платья вроде того, что сейчас на мне?

— Не стану спорить, — усмехнулся Менкен. — Проблема в том, что для творческих людей вкусы и деньги толпы зачастую становятся мерилом качества.

— Но чьи же вкусы тогда имеют значение? — спросила я.

Скотт приобнял меня за плечи.

— Интеллектуалов. Тех, кто понимает искусство — его историю, его значимость для человечества.

— А под человечеством вы тоже подразумеваете интеллектуалов, — кивнула я.