Тереза Фаулер - Z — значит Зельда

— Звучит восхитительно, ты наверняка создашь шедевр. А вот я подумал… было бы здорово подарить ей братика.

— Вот как? И ты планируешь сделать это в одиночку?

— Конечно, мне немного поможет аист.

— Аисту понадобится немного больше, чем семь недель, ты же знаешь.

— Хм. Наверное, ты права.

— Но, полагаю, мы можем обсудить этот вопрос с аистом. Так сказать, оставить заказ.

— Ты готова? — спросил он.

— Думаю, да.

Я положила голову ему на плечо, и мы смотрели на рассвет, как бывает в фильмах. Мы столько потрудились, чтобы создать это чудесное, новое семейное счастье, и вплоть до публикации «Гэтсби», до самого момента, когда книга оказалась в руках читателей и рецензентов, казалось, что нас и впрямь ждет успех.

Постойте: если здесь закончить, будет казаться, что наша жизнь пошла под откос, потому что книга провалилась. А это не так. Всему виной Эрнест Хемингуэй.

Сара Мерфи казалась грустной, когда встречала нас на последнем «цветочном рауте» этого сезона — так она называла самые торжественные из наших вечеринок. Все мужчины были в смокингах, женщины — в узких летних платьях по щиколотку, переливающихся всеми оттенками средиземноморского лета.

— Наша последняя встреча… — вздохнула она, вставая у своего места за столом.

— Перед следующей. — Джеральд поцеловал ее в лоб и занял свое место на противоположном конце стола.

Сегодня в их съемном доме в Антибе собрались мы со Скоттом, Дик и Элис Ли, Пабло, но без Ольги — они были в ссоре, Полин Пфайфер — подруга Сары, которая писала для журнала «Вог», Дотти Паркер и Линда, без Коула, который, по ее словам, «путешествовал». Она произнесла это именно так — в кавычках — но никто не стал спрашивать, что она имеет в виду.

Всю неделю погода была идеальной: ясное небо, жара после полудня, море, еще достаточно теплое, чтобы дети могли играть и плескаться в нем дни напролет. Мы гуляли по окрестностям огромного поместья, которое Мерфи стали называть вилла «Америка». По вечерам взрослые собирались и играли в шарады, в бридж или в игру, которую придумал Скотт: я садилась за пианино, он называл тему, на которую каждый из нас должен был придумать историю и пропеть ее под одну из полудюжины мелодий, которые я могла сыграть наизусть. Каждый раз, поднимая крышку, я заранее извинялась: «Вам всем придется простить меня за то, что я не Коул».

— И простить меня, — добавлял Скотт, но я знала, что в глубине души он доволен. Без Коула он был единственной звездой вечера.

Коктейли по рецептам Джеральда здорово помогали нам в этой игре, которую Линда назвала «Интеллектуальные куплеты». Джеральд разливал напитки, а Скотт заставлял участников выдумывать все более необычные рифмы. Затем, когда наше воображение наконец-то пасовало, Скотт выбирал кого-то из участников для игры в «Двадцать вопросов» — хотя бывало, мы выпивали достаточно, чтобы вопросов становилось куда больше двадцати, и игра продолжалась до глубокой ночи. Жертвы Скотта всегда подыгрывали ему: кто отказался бы стать предметом нескончаемого интереса?

Сейчас Сара села напротив Джеральда и сказала:

— Мы не увидим наших друзей еще долгие месяцы.

Справа от нее Дик Майерс потянулся к сидящему рядом Скотту и хлопнул его по спине.

— Остается только надеяться.

— Я исчерпал ваши таланты? — спросил Скотт.

— Скорее, их терпение, — ласково поправила я.

— Когда он исчерпает ваше, — произнес мне Пабло с чудовищным акцентом, — вы должны приехать в mi estudio еп Paris, si? И там я буду утомлять вас искусством.

Сара накрыла мою ладонь своей:

— Обязательно съездите к нему. И в студию к Джеральду тоже. Но первым делом познакомьтесь с искусством Рима, а потом сможете задать Джеральду и Пабло все вопросы, которые у вас появятся. Лучших наставников в области искусства не найти.

Я стояла перед храмом Весты, когда впервые ощутила эту боль — странное покалывание где-то внизу таза, около правого бедра. У женщин часто случаются подобные боли, так что я не обратила особого внимания, и боль ушла — на некоторое время. Тем же вечером она вернулась и усилилась. Затем исчезла и не давала о себе знать несколько дней, прежде чем появиться снова.

Недомогание продолжалось пять недель. Иногда я чувствовала себя плохо, но не настолько, чтобы слечь, и мы выходили в свет. В то время мы общались с членами труппы и постановочной группы «Бен-Гура» — кто знает, как Скотт свел с ними знакомство? Нас постоянно представляли кому-нибудь, у чьего знакомого был знакомый, чей муж или брат или закадычный друг связан с кем-то или чем-то, с чем нам просто необходимо было познакомиться. Это происходило так часто, что я перестала обращать внимание на связи и думала только о конечном результате.

Слишком часто я стала проводить по полдня, скрючившись в постели, будто любовника сжимая бедрами грелку. Если вы думаете, что виной всему беременность, то мы с вами заблуждались вместе. Однажды декабрьским вечером, когда Скотт привел Скотти, чтобы почитать со мной в постели, он обнаружил меня сложившейся пополам от боли такой сильной, что я бы с радостью променяла ее на роды, на ампутацию, на что угодно, лишь бы избавиться от этого чудовищного горящего шара у меня в животе. Все предметы в поле зрения будто были очерчены белым.

— Забери ее и вызови врача, — выдохнула я.

Когда Скотт схватил Скотти поперек живота и потащил прочь, она не сопротивлялась, решив, что это очередная игра.

— Пока, мамочка! — крикнула она. Я слышала, как дочка смеется в соседней комнате. — Давай полетаем, папочка! Я хочу летать!

Итальянский доктор, который приехал час спустя, не говорил по-английски, а французским владел не лучше меня. Он осмотрел мой рот, нос и глаза, прижал стетоскоп к моему животу, щупал и надавливал, спрашивая: «Ici? Ici?» Я в ответ либо вздрагивала, либо нет. Когда закончил, его лицо было мрачным, а тон серьезным, когда он по-французски вынес заключение.

Скотт на другой стороне кровати, казалось, был в панике:

— Что он говорит?

Я сказала доктору:

— Да. Oui. Мне все равно, что вы должны сделать, только пусть это прекратится.

— L’hopital Murphy, — сказал он Скотту, доставая из портфеля шприц и иглу. — Maintenant. Comprenez-vous?

— Зельда, что, во имя всего святого, он говорит? При чем тут Мерфи?

Я поморщилась, когда игла вошла мне в бедро — боль была едва ощутимой и желанной, потому что через несколько мгновений она принесла в мою кровь что-то волшебное, позволившее мне разжать зубы и перевести дыхание.

— Он думает, у меня в трубке шарик, который придется вырезать ножом. В больнице Мерфи хорошие ножи, так что мы поедем туда.

— Что? — Глаза у Скотта распахнулись, и он дернулся, как испуганная лошадь.