Элис Манро - Ты кем себя воображаешь?

Она не могла отказать Патрику. Просто не могла. Дело было не в количестве денег, а в количестве любви, которое Патрик предлагал, а Роза не могла отвергнуть; она верила, что жалеет его и обязана ему помочь. Он словно подошел к ней в толпе, неся огромный, простой и ослепительно сияющий предмет — может быть, большое яйцо из сплошного серебра, что-то совершенно бесполезное в хозяйстве и чудовищно тяжелое, — и теперь совал этот предмет ей, умоляя разделить с ним тяжкую ношу. Если она оттолкнет предложенное, как он сможет нести такую тяжесть? Но в этой аналогии чего-то не хватало. В ней ничего не говорилось про собственную Розину жадность — не к деньгам, но к поклонению. Размер, вес и блеск того, что Патрик называл любовью (и Роза ему верила), не могли не впечатлить ее, хотя она никогда и не просила такого. Казалось маловероятным, что ей предложат подобное сокровище еще раз. Сам Патрик, не переставая ее боготворить, как-то обиняками признавал, что ей очень повезло.

Она всегда думала, что с ней такое случится, что кто-нибудь посмотрит на нее и полюбит всецело и бесповоротно. В то же время она думала, что нет, никто на свете ее не полюбит и не захочет, и до сих пор так оно и было. Человека хотят не за то, что он делает, а за то, что в нем есть, а как узнаешь, есть это в тебе или нет? Она смотрела на себя в зеркало и думала: возлюбленная, жена. Дивные мягкие слова. Как они могут быть применимы к ней, Розе? Это было чудо; это была ошибка. Это было то, о чем она мечтала; это было не то, чего она хотела.

Она стала сильно уставать, мучилась раздражительностью и бессонницей. Она пыталась мысленно восхищаться Патриком. Его худое, светлокожее лицо в самом деле очень красиво. Он, наверно, очень много знает. Он проверяет студенческие работы и ставит оценки, он участвует в экзаменационных советах, он заканчивает диссертацию. От него пахнет трубочным табаком и грубой шерстью (этот запах был Розе приятен). Ему двадцать четыре года. Среди всех парней Розиных знакомых девушек он был самый старший.

Потом, безо всякого перехода, она представила себе, как он говорит: «Наверно, я выгляжу не очень мужественным». Или: «Ты меня любишь? Правда любишь?» Он смотрел на нее испуганно и угрожающе. Потом, когда она сказала «да», он воскликнул, что ему ужасно повезло, им обоим ужасно повезло, и стал рассказывать про своих друзей и их девушек, сравнивая их романы со своей любовью к Розе, в свою пользу. Роза раздраженно дергалась и чувствовала себя очень несчастной. Ее тошнило от себя самой так же, как и от Патрика, ее тошнило от зрелища, которое они представляли собой в этот момент, когда шагали по заснеженному парку в центре города и она грела руки без перчаток у Патрика в кармане. Внутри ее кто-то кричал злобные, жестокие гадости, и ей нужно было что-то делать, чтобы удержать их внутри. Она принялась щекотать и дразнить Патрика.

У задней двери дома доктора Хеншоу, в снегу, Роза поцеловала Патрика, попыталась заставить его открыть рот, вытворяла с ним безнравственные вещи. Он целовал ее мягкими губами, робким языком; он не то что держал ее в объятиях, а скорее валился на нее, и Роза никак не могла найти в нем силу.

— Ты такая красивая. У тебя прекрасная кожа. Такие светлые брови. Ты такая хрупкая.

Розе было приятно это слушать. Кому угодно было бы приятно. Но она предостерегающе сказала:

— Не такая уж я и хрупкая на самом деле. Я довольно плотная.

— Ты не знаешь, как я тебя люблю. Есть одна книга, она называется «Белая богиня». Каждый раз, видя обложку, я думаю о тебе.

Она вывернулась из его объятий. Наклонилась, черпнула горсть снега из сугроба, который намело у крыльца, и нахлобучила Патрику на голову.

— Ты мой Белый бог!

Он затряс головой, сбрасывая снег. Роза набрала еще снегу и швырнула в Патрика. Он не засмеялся, а удивился и встревожился. Она стряхнула снег у него с бровей и слизала — с ушей. Она смеялась, хотя ощущала скорей отчаяние, чем веселье. Она сама не знала, почему вдруг сделала такое.

— Доктор Хеншоу, — прошипел Патрик. Нежный поэтический голос, которым Патрик расписывал ее красоты, умел мгновенно исчезать, безо всяких промежуточных стадий сменяясь раздраженным менторским тоном. — Доктор Хеншоу тебя услышит!

— Доктор Хеншоу считает тебя весьма достойным юношей, — мечтательно произнесла Роза. — По-моему, она в тебя влюблена.

Это была правда: доктор Хеншоу действительно так говорила. И он действительно был достойным юношей. Но подобные Розины разговоры были для него невыносимы. Она подула на снег, застрявший у него в волосах.

— Может, тебе пойти и лишить ее невинности? Я уверена, что она до сих пор девушка. Вон ее окно. Давай, давай!

Она взъерошила ему волосы, потом скользнула рукой внутрь пальто и пощупала ширинку.

— У тебя встал! — торжествующе сказала она. — Ой, Патрик! У тебя встал на доктора Хеншоу!

Роза никогда в жизни не произносила ничего подобного и не вела себя таким образом. Даже близко не подходила.

— Заткнись! — прошипел истязаемый Патрик.

Но она не могла заткнуться. Она подняла голову и громко прошептала, словно обращаясь к окну второго этажа:

— Доктор Хеншоу! Идите посмотрите, что Патрик вам приготовил!

Злонамеренной рукой она снова схватила его за ширинку.

Чтобы остановить ее, чтобы заставить замолчать, Патрик стал с ней бороться. Одной рукой он зажал ей рот, а другой отталкивал ее руку от своей промежности. Широкие рукава его пальто хлопали по Розе, как крылья. Как только он начал сопротивляться, она успокоилась — именно этого она от него и хотела: чтобы он начал как-то действовать. Но нужно было продолжать сопротивление, пока Патрик не докажет, что он сильнее. Она боялась, что у него это не получится.

Но он в самом деле оказался сильнее. Он давил на нее — вниз, вниз, и она опустилась на колени, а потом уткнулась лицом в снег. Он заломил ей руки за спину и повозил лицом по снегу. Потом отпустил и этим чуть все не испортил.

— Роза! Тебе больно? Роза, прости меня!

Она, шатаясь, встала и придвинула облепленное снегом лицо вплотную к лицу Патрика:

— Поцелуй меня! Поцелуй снег! Я тебя люблю!

— Правда? — жалобно спросил он, смахнул снег с уголка ее губ и поцеловал ее — растерянно, что было вполне понятно. — Правда любишь?

Тут загорелся свет, затопив их обоих и истоптанный снег, и голос доктора Хеншоу зазвучал у них над головами:

— Роза! Роза!

Она звала терпеливо, ободряюще, словно Роза потерялась в тумане рядом с домом и ей нужен был ориентир, чтобы выбраться.

— Роза, ты его любишь? — спросила доктор Хеншоу. — Подумай хорошенько. Любишь?

Ее голос был очень серьезен и полон сомнений. Роза набрала воздуху и ответила так, словно ее переполняло спокойствие: